Все-таки, удивился он, неужели эта тварь научилась передвигаться? Неужели из-под елки сама… но почему именно на четвертый этаж, почему – к дверям тихомировской квартиры? А может, это все-таки дело рук Кузнечика?

И тут же – дернул за рукоятку ножа. Так, несильно. Просто чтобы прочистить мозги и не думать о второстепенном.

«Думать». Да, это был ключ ко всему.

– Послушай, – сказал он, – постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Праздничное. Связанное с елкой, с по…

Едва не сказал «с подарками», – но если там сейчас перед ней эта хрень с бантом… нет, лучше…

– Вспомни о том, как мы раньше праздновали Новый год. С мамой. Тебе же всегда это нравилось.

Он не видел сейчас ее лица, но по интонациям понял, насколько она сбита с толку:

– Пап… Это обязательно? Я просто… ну… я уже плохо что помню, если честно. Ты же сам…

Он провел правой ладонью по лицу.

– Хорошо, – сказал, – просто поиграем в игру. Я буду говорить, а ты – не вспоминать, а воображать. Мы с тобой всегда начинали украшать елку в середине декабря, мама на выходные доставала с антресолей ящики с игрушками, мы протирали их…

Он говорил и понимал, что все впустую. Он и сам уже ничего или почти ничего не помнил, прошлое стало набором черно-желтых фотографий. Чужих карточек.

– Па, – шепнула Настена, – оно все-таки движется. Медленно так… бант этот… Кажется, не срабатывает, па…

Вспоминай, оскалился он на себя в зеркале. Взгляд был злой, верхняя губа подрагивала. Вспоминай, засранец!

Он дернул за нож – не вбок, а вверх, вытащил лезвие, и сразу же из раны хлынула кровь, и одновременно – он как будто услышал знакомый голос, увидел, как Алена берет йод и щедро льет на рану, и говорит встревоженно: «Ну печет-то хоть, Тихомиров? Жить будешь?»

– Родинка, – сказал он. – Малыш, помнишь ее родинку, здесь под ключицей? И как она смеялась, чуть наклоняя голову к плечу? И эту ее присказку, насчет «никогда не бывает слишком поздно, чтобы успеть»? А игрушки – мы же их вешали в строгой очередности, помнишь? Сперва доставали верхушку, в виде старинных курантов. Белых таких, с черными стрелками и алыми цифрами.

– Мне дали их протереть, а я не удержала, но они не разбились. А я… я перепугалась тогда. Сама не знаю, почему. Знала, что вы не будете ругать…

– Так все и было. А еще гирлянды – бумажные, в виде бабочек. А теперь, малыш, делай маленький шажок назад и продолжай думать о гирляндах. И еще были хлопушки, ты всегда думала, что в них что-то есть, и однажды расковыряла самую большую, проверить. И потом вы с мамой ее чинили. Делай шажок назад. Заклеивали цветной бумагой и раскрашивали фломастерами.

– А когда били настоящие куранты, ты обнимал маму и целовал. Ровно столько раз, сколько они били. Это было так смешно!

– …И еще шажок. А ты прыгала вокруг и требовала, чтобы мы тебя тоже целовали. И бросалась снежками… Не оглядывайся, просто скажи: далеко до двери?

– Я почти рядом.

– Вспоминай и слушай. А в школу ты одевалась доброй феей и потом бегала по дому с этой своей волшебной палочкой и касалась всего подряд, и мы делали вид, что табурет превратился в барашка, а зеркало – в окно, за которым – волшебный мир. Ты выйдешь в коридор, малыш, и закроешь за собой дверь из прихожей, быстро и крепко, и придвинешь с той стороны стул, принесешь из кухни. Потом запрешься у себя в комнате, к двери приставишь что-нибудь тяжелое, лучше всего кровать. И будешь меня ждать. А потом в школе ты получила первую премию за самый лучший костюм и самую лучшую роль, и так разволновалась, что затемпературила. И мы встречали тогда Новый год дома, возле окна. Забудь про айпад, не трогай его, просто выйдешь за дверь и сделаешь, как я скажу. Я минутки три буду занят – мне надо будет одеться и взять ключи от машины, а потом я тебе перезвоню, когда буду ехать. Все будет хорошо, малыш. Все будет хорошо…