– О чем?

– Каково оно – быть тобой?

– Что ты имеешь в виду?

Мужчина как будто колеблется.

– Твое место в мире, Джейсон, как ты его воспринимаешь?

– Интересный вопрос, учитывая, какой вечерок ты мне устроил, – медленно и взвешенно говорю я.

– Ты счастлив?

На фоне этого момента моя жизнь выглядит до боли прекрасной.

– У меня потрясающая семья. Достойная работа. Мы хорошо устроились. Все здоровы. – Язык как будто распух и ворочается с трудом. – Я доволен своей жизнью. Просто она не исключительная. А могла бы быть…

– Ты сам погубил собственное честолюбие, ведь так?

– Оно скончалось в результате естественных причин. Вследствие забвения и по недосмотру.

– И ты знаешь, как именно это случилось? Был ли в твоей жизни момент, когда…

– Мой сын. Мне было двадцать семь. Мы с Дэниелой встречались несколько месяцев. Она сказала, что забеременела. Нам было хорошо вместе, но любви не было. А может, была. Но начинать семейную жизнь мы точно не планировали.

– Однако же получилось по-другому.

– Для ученого этот возраст, ближе к тридцати, критический. Если не успел опубликовать что-нибудь значительное, тебя списывают со счета.

Не знаю, что он там мне вколол, но мне хочется поговорить. После двух часов безумия и ада я как будто попал в оазис. Знаю, это ерунда, но меня не оставляет чувство, что пока мы разговариваем, ничего плохого не случится. Что слова неким образом защищают меня.

– А у тебя намечалось что-нибудь значительное? – спрашивает он.

Удержать веки становится все труднее, приходится напрягаться.

– Да.

– И что?

Его голос доносится как будто издалека.

– Я работал над созданием квантовой суперпозиции объекта, видимого человеческим глазом, – отвечаю я.

– И почему ты забросил исследования?

– В первый год жизни у Чарли были большие проблемы по медицинской части. Мне требовалась тысяча часов в «чистой комнате», но времени не хватало. Я был нужен Дэниеле. Нужен сыну. Меня лишили финансирования. Исследования застопорились. Я был молод, гений-выскочка, – но когда потерял темп, мое место занял кто-то другой.

– Жалеешь, что решил тогда остаться с Дэниелой и зажить семейной жизнью?

– Нет.

– Ни разу не пожалел?

Я думаю о Дэниеле, и эмоции взметаются с новой силой, подстегнутые ужасом от происходящего. Страх возвращается – и с ним боль по дому. Боль такая, что режет до кости. В этот миг моя жена нужна мне больше, чем что-либо другое.

– Ни разу.

В следующий момент я уже лежу на полу, уткнувшись лицом в стылый бетон, и неведомый наркотик уносит меня в неведомое.

Похититель опускается рядом со мной на колени, переворачивает на спину, и я смотрю на высокие окна, через которые в это заброшенное здание вливается лунный свет. Тьма морщинится разноцветными бликами, вихрящиеся пустоты за генераторами открываются и закрываются.

– Я увижу ее? – спрашиваю я.

– Не знаю.

Я снова, в миллионный раз, хочу спросить, что ему нужно от меня, но не могу найти слов.

Глаза закрываются. Я сопротивляюсь, но исход этого сражения предрешен.

Он стягивает перчатку и касается моего лица голой рукой.

Касается как-то странно.

Нежно.

– Слушай меня, – говорит он. – Будет страшно, но ты сможешь, ты справишься. У тебя будет все, чего никогда не было. Мне жаль, что пришлось тебя припугнуть, но я должен был доставить тебя сюда. Извини, Джейсон. Я делаю это ради нас обоих.

«Кто ты?» – спрашиваю я одними губами.

Вместо ответа похититель опускает руку в карман и достает еще один шприц и крохотную стеклянную ампулу с прозрачной жидкостью, сияющей в лунном свете, как ртуть.

Он снимает колпачок с иголки, набирает содержимое ампулы в шприц…