– Да не бывает так. Порядочный неформал, который ни разу прилюдно не нажрался, не переломал мебели в гостинице…

– Ни-че-го, – повторил коллега.

– …не набил бы лицо репортеру…

– Да проверял я!

– В связи с чем? – требовательно вопросил Гуров.

– Да просто все, – проворчал Крячко, – доча как-то поставила ультиматум: иду на Сида в «Олимпийский». Мать в крик, я, понятно дело, – нет, и все, а она так индифферентно: некультурно так с детьми обращаться. Мы взрослые люди, так?

– Ну, ну?

– Вот и ну. Говорит: папуля, найдешь имя Сида хотя бы в одной оперсводке – тогда не пойду, договорились? Я и купился.

Станислав замолчал, потирая уши, и наконец угрюмо закончил:

– Только даром время потерял. Не нашел.

– И что же, пришлось отпустить?

– Щаз. Я с ней пошел.

– И что же?

– Ничего, нормально, – пожал плечами Крячко, – голос красивый, музыка ничего. Если бы не дергался, как эпилептик, – вообще было бы здорово. Правда, доча сходила как-то в его театр – вся в соплях вернулась, расчувствовалась. Талантище, драматический гигант, говорит.

– А что смотрела?

– Да я помню, что ли? В своем стиле, про какого-то брадобрея-потрошителя.

Отсмеявшись, Гуров призвал к порядку:

– Ну так и быть, пусть будет панк дисциплинированный и законопослушный.

И вернулся к текущим делам, и занимался этим до того, как по-хозяйски отворилась дверь кабинета и на пороге возникла секретарша генерала, Верочка.

– Трудимся, господа полковники? – поинтересовалась она, постукивая ноготками и поправляя локон.

Станислав солидно заверил, прихлебывая чай и по-купечески отдуваясь:

– Ой, трудимся, Верочка, семь потов сошло.

– Молодцы, – одобрила секретарша шефа, – вы, Станислав Васильевич, можете продолжать трудиться, а вы, Лев Иванович, извольте отправляться к руководству. Оно жаждет вас видеть.

– Он разве не в Питере? – удивился Крячко.

– С чего это вне графика? – с подозрением спросил Гуров.

Безупречная Верочка поджала тонковатые губки: мол, дела руководства излагает лишь руководство.

– Понятия не имею. Вот, только с поезда – и потребовал вас. Идите и спросите, там немедленно разъяснят.

– …Присаживайся, Левушка, – пригласил Орлов.

Старый разыскник, он терпеть не мог своего генеральского мундира и обычно ходил в добротном, сшитом в прошлом веке сером костюме. Сегодня он, нарушая протокол, был одет в костюм черный, в светлой рубашке и с черным же, траурным, галстуком.

И был он непривычно печален. И разнообразные возрастные мелочи – мешки под глазами, морщины, сетки красноватые и прочее – как-то больше бросались в глаза. Генерал выглядел таким старым и усталым, что Лев Иванович отвернулся. Совершенно не хотелось ничего этого видеть.

Тем более что в свете последних событий почему-то все чаще приходили на ум глупые мысли о таких условностях, как время и возраст.

«Легко всяким умникам-фантастам, живой воды налакавшимся, толковать о том, что время – людская выдумка. А поясница каменная по утрам – снится мне, что ли?»

Гуров почему-то вспомнил шприц из-под лидокаина и невольно хмыкнул. «А вы забавник, Лев Иванович, может у человека просто спина болеть? Или если шприц, то обязательно от развеселого раствора? Боритесь с подозрительностью».

Чтобы прийти в себя, Лев Иванович воспользовался надежным способом: оглядел старый кабинет. Это помещение на всех действовало смиряюще, как-то все уменьшалось в нем, и хорошее, и плохое. Может, из-за того, что времени тут просто нет? Уж сколько лет не меняется обстановка, все тот же длинный стол для многолюдных совещаний, выстроенные в ряд стулья с прямыми спинками. И опять-таки телефоны. К чему бы все эти телефонные батареи теперь, во времена интернета и сотовых, – но нет, стоят. Намекая тем самым, что по ним ведут не легкомысленные разговоры за жизнь, как по вашим глупым гаджетам, а важные беседы, и звонят по ним люди – не вам чета.