О «дисковике» любознательный Николай Петрович узнал, что впервые он появился еще в августе 1896 года в США умом и руками американца Элмона Строуджера.

Раритетный подарок Горшенин поставил сначала на тумбочку. Он простоял таким образом несколько лет. Надоело жене Николая Петровича Антонине Петровне постоянно снимать пыль с ребристых поверхностей практически неиспользуемого телефона. На черного цвета аппарате комнатная пыль, заносимая в форточку из окна, смотрящего на автомобильное шоссе, оседала быстро, а главное – заметно.

– Коля, спрячь куда-нибудь подальше этого динозавра. Ты недавно выбросил кнопочный телефон. Смартфон уже держишь в руках. Подумай, нужен ли он тебе. Или спрячь подальше и поглубже или я выброшу.

– Не смей, Антонина, такое говорить. Это исторический сувенир. В нем есть что-то таинственное. Я подключил его к сети – он работает. Ты представляешь, сколько он знает тайн. По нему, небось, переговаривались высокие должностные люди. Может его трубку держали в руках Литвинов или Молотов в МИДе, Берия или Абакумов в НКВД, МВД или МГБ. По нему они слушали указания Сталина, а может, и Ленина. Не дам тебе его казнить. Уберешь, когда меня не станет.

– Да, пожалуй, ты меня убедил. Раритет все же!!! Ну, слава богу, поняла, что он понадобится, когда смартфон разрядится, – рифмованно ответила с улыбкой хлопотливая супруга.

Прошло несколько недель после этого разговора. Антонина Петровна то с влажной салфеткой, то с куском бумажного полотенца продолжала нести вахту воительницы с пылью. По телефону-ветерану никто не звонил. Он стоял немой в гордом одиночестве на тумбочке у кровати хозяина, накрытый прочитанными газетами и журналами. И вот однажды ночью его владельца, страдающего бессонницей со стажем, насторожили какие-то звуки в самом аппарате.

«Черт побери, что это? Звонка не было, а слышится какая-то возня, шорохи и бульканье», – удивился Николай Петрович. Он поднял трубку. Это были глухие звуки далеких речей и даже диалоги. Общались разные люди. Несмотря на то, что голоса то удалялись, то приближались, можно было отчетливо разобрать, о чем они говорят.

Умом ему было не понять, как могло случиться, чтобы телефон записал диалоги почти как на магнитофонную ленту и передал через толщу лет.

«Или я дурею, или со мной кто-то тонко играет – разыгрывает. Но зачем? Никому зла в жизни не чинил, да и мозги светлые…», – размышлял Николай Петрович.

Но «розыгрыш», почему-то исключительно ночной, продолжался…

Склеенные ученические тетради, превращенные в блокнот, пухли из года в год удивительными «историческими записями», исполненными трудно разбираемым почерком. После кончины Николая Петровича, как уже говорилось выше, автору их передала Антонина Горшенина вместе с «загадочным» телефоном…

– Возьмите «записки сумасшедшего», может и найдете что-либо забавное – посмеетесь. А телефон, бог даст, и у вас заговорит, – ухмыльнулась вдова…

Среди записей Горшенина в числе других нашелся интересный диалог:

«Константин Федин, возвращая Борису Пастернаку рукопись романа «Доктор Живаго», сказал:

– У тебя все написано сумасшедшим языком. Что же, Россия, по-твоему, сумасшедший дом?

Пастернак обиженно ответил:

– А у тебя все написано бездарным языком, что же, Россия – бездарность?

Высокое спортивное чиновничество, как писал Горшенин, довело Россию своими глупостями и ура-патриотизмом до такого унижения, что на международных соревнованиях ей запрещают использовать свою символику: гимн, флаг и называться Россией. От этого делается дурно.