В основном существовало три причины ненависти повстанцев к чиновникам новой власти. Во-первых, земля в Сибири, как и во всей России, находилась в общинном пользовании. Только община могла распоряжаться ею, только она могла решать, кому и где выделять наделы. Нарушив вековые устои, отняв, по сути, плодороднейшие земли и лучшие сенокосы у своих односельчан и соседей, коммунары не могли не вызвать неприязни и недовольства ими.

Во-вторых, на коммунистов не распространялось положение о продразверстке, хозяйства остальных крестьян натуральные налоги фактически общипывали до крайности, чем обрекли на голод тысячи семей.

В-третьих, большевики отреклись от веры, которая крепка была в сибирских деревнях и других селениях.

Учительница-коммунарка Лидия Томащук, чудом уцелевшая в те дни, вспоминала:

«В селе творилось что-то невероятное. Со все сторон неслись вопли, стоны, рыдания, ругань. На снегу уже валялись мертвые и раненные. Окровавленных людей куда-то тащили, издевались над ними…»

Судьбу коммунаров повстанцы решали три дня. Их вызывали на допросы, избивали, издевались. Изнасиловали и убили несколько женщин. Марию Заполеву, коммунарку, вышедшую замуж без венчания и родительского благословения, заколол вилами родной отец, не простивший дочери своего позора.

Вчерашние мирные крестьяне, ограбленные, униженные, обозленные, сегодня стали кровавыми палачами. Все то зло, которое принесла с собой Советская власть, для них воплотилось в коммунарах и коммунистах. Уничтожить их – означало уничтожить новую власть Советов, вернуться к прежней спокойной, сытой жизни. Они мстили за свой своими разворошенный муравейник. Ничего другого они не хотели.

Мстили с дикой жестокостью. Приговоренных поднимали на пики или тычки – деревянные шесты с привязанными к ним зубьями от бороны.

На площади села Дубынка под торжественный благовест церковного колокола погибали в том числе безвинные люди. Жертв русской смуты сжигали на кострищах. Сжигали соседи и даже родственники коммунаров. Сегодня мы понимаем, что та расправа была лишь жестом отчаяния обманутых и ограбленных сибирских крестьян. Они все – жертвы: и те, кто был убит, и те, кто убивал.

Такой всегда бывает итог гражданской рубки. Это мы видим на примерах других стран, в том числе на постсоветском пространстве. Не дай бог позволить властям наделать глупых ошибок, после которых может полыхнуть беда вновь по всей России. Этого хотят ее недруги.

10 декабря 1921 года правительство Советской республики признало, что в Поволжье число голодающих достигло 22 миллионов человек.

Валерий Ерофеев

Из дневника Николая Петровича Горшенина:

«…Говорят, голод на Украине в тридцатые был самым страшным. Нет, до тридцатых были опаснейшими для страны двадцатые, когда правительство Ленина перешло к продналогу, о котором не успели заранее оповестить крестьян до начала весеннего сева… В первый момент предполагалось, что у крестьян удастся получить излишки, то есть то, что должно остаться после сдачи налога и удовлетворения личных потребностей. Проект, однако, оказался несостоятельным уже в первые месяцы 1921 года: товаров, подлежащих обмену, оказалось слишком мало. Промышленность лежала на боку после гражданской бойни. Сократились посевные площади, появился недород – падение урожайности из-за засухи. Свободную торговлю Ленин не разрешил. Именно недород обрушился на территории Повольжья и Приуралья, части Северного Кавказа, Украины и Крыма… Массы бежали с голодных мест. Многие погибали в пути. Появилось огромное количество беспризорников… Ситуация была крайне тяжелая. Самарский делегат на Х съезде Советов, состоявшемся в декабре 1922 года, взывал к власти: «Положение поистине ужасное… Поддержите нас. Мы три года вас поддерживали, три года отдавали все силы Республике, отдавали наш хлеб… У нас дело дошло до того, что люди едят трупы людей. В городах положение было еще хуже…»