– Вы попали в точку.

– То есть? – спрашиваю я.

– Значит: заговор и столпотворение. В ее тоне не было даже намека на иронию. Вошедший секретарь партийной ячейки ИКП Орлов попросил доложить Михаилу Николаевичу, что заседание бюро будет в парткабинете и что все ждут только его.

– А лекция? – спросил я Орлова.

– Будет в семь часов.

– Можно присутствовать на бюро, товарищ Орлов?

Орлов пробормотал себе под нос что-то вроде: «чего, мол, жужжишь, как назойливая муха» – и вышел.

Елена Петровна ушла докладывать Покровскому. Я же, мучимый любопытством, решил все-таки попытать счастья и направился в парткабинет.

Я догнал Орлова почти у двери парткабинета. Орлов был старшекурсником, «профессор без пяти минут», как мы в шутку величали выпускников. Он смерил меня с ног до головы, словно видел в первый раз, но не сказал ничего. Мы с самого начала невзлюбили друг друга: я его – за высокомерие, он меня – за непочтительность. Я вошел в парткабинет.

Там собралось уже много людей и все сидели молча. Я опять начал рыться в тех же самых газетах в ожидании того, что произойдет дальше. Во мне говорило уже не любопытство, а упрямство. Если Орлов скажет; уходи останусь; если же ничего не скажет – уйду сам.

Но Орлову, видно, было не до меня. Когда вошел Покровский в сопровождении секретаря Краснопресненского райкома Никитина, все ожили. Орлов попросил членов бюро занять места и объявил заседание открытым. Речь его была краткая, но очень ядовитая.

– Величайшее злодеяние, о котором мы сейчас узнали, является делом рук белогвардейской банды оппозиционеров…

Мне показалось, что при словах «белогвардейской банды» он окинул меня тем же злым взглядом, что и у входа в кабинет. А я вот как бы назло сегодня только и копаюсь в этих проклятых «белогвардейских» газетах! – промелькнула у меня мысль.

– …мы должны эту банду выловить и уничтожить. Она имеет своих агентов и в ИКП…

Когда Орлов сказал «агентов», наши взгляды встретились, может быть, конечно, случайно.

Однако чем больше Орлов входил в азарт красноречия, тем более я убеждался, что наши взгляды встретились действительно случайно. Он как бы обращался к каждому в отдельности: «не ты ли этот самый агент?» Ко всеобщему УДОВОЛЬСТВИЮ, Михаил Николаевич прервал оратора и сказал, что прежде чем обсуждать вопрос, он считает нужным посетить актовый зал для осмотра, так как не все присутствующие в курсе дела.

Мы перешли в актовый зал на втором этаже. Вот теперь-то я понял, наконец, в чем дело.

На задней стене, за лекторской трибуной, висел написанный, кажется, известным Бродским портрет Сталина. Он был изображен во весь рост, но, увы… обезглавлен. Неуклюже вырезанная, видимо, каким-то тупым орудием голова валялась тут же, на полу. На груди Сталина, прямо над рукой, по-наполеоновски заложенной за борт знаменитой шинели, была прикреплена надпись из вырезанных газетных букв:

«Пролетариату нечего терять, кроме головы Сталина. Пролетарии всех стран, радуйтесь!»

На заседании бюро многие доказывали, что «казнь Сталина» является провокационной демонстрацией антипартийных групп в ИКП. В отношении организационных мер решили пока ограничиться тем, чтобы создать партийную комиссию для расследования дела. Секретарь райкома Никитин даже рекомендовал не принимать слишком близко к сердцу поступок, который, может быть, является просто «хулиганским актом». Во время этих слов Никитина я уже сам вонзил взгляд в Орлова. Будь Орлов физиономистом, он легко прочел бы в этом взгляде: «видишь, как ты вечно любишь загибать, никакой белогвардейщины, а просто хулиганство».