– Все, особенно о балетной труппе. – Иван почувствовал, что попал на благоприятную волну. – Что там за люди, какие между ними отношения. Я слышал, вы много лет проработали в театре…

– О да, – усмехнулся старик, – и все ради того, чтобы меня в итоге вышвырнули оттуда, как собаку. Чем я провинился? Ничем. Стал хуже играть? Ничуть. Так за что меня выставили? А потому что у дирижера появился зять – тромбонист! – Яков Матвеевич нехорошо дернул челюстью, его глаза горели огнем. – Театр, говорите? От театра в нем одна вывеска, а под этой вывеской такое творится…

И он испустил до того странный смешок, что даже видавшему виды Петровичу стало малость не по себе. «Свихнулся он, что ли, после своего увольнения? – с тревогой подумал Логинов. – Вот будет номер… Ваня мне голову оторвет».

– И что же там творится? – спросил Опалин, который неизменно сохранял доброжелательный вид.

– О-о, если б можно было просто все это взять и описать! – протянул старик. – Я много лет проработал в театре, как до меня мой отец. Видите ли, раньше, при царях, Большой был… Ну, словом, на первом месте стоял Мариинский театр в Петербурге. Большой, конечно, не забывали, но… Он, так сказать, не слишком котировался. Конечно, у нас тоже бывали интриги и разные недоразумения… назовем их так… но, в сущности, ничего серьезного. А когда Большой сделали первым театром страны… – Яков Матвеевич горько покачал головой. – Сколько честолюбий разом схлестнулось на его милой сцене и особенно за кулисами… У меня сердце разрывается при мысли о том, чем театр был раньше и чем он стал теперь.

– Что ж, у вас там убивают друг друга, что ли? – спросил Опалин небрежно.

– Упаси бог! – с чувством воскликнул Яков Матвеевич. – Зачем же убивать, когда есть другие, совершенно безопасные способы избавиться от соперника! На моих глазах люди теряли свои места из-за того, что у них имелись неблагонадежные родственники, например. Или даже обошлось без родственников, просто по пьяни кто-то что-то сболтнул на общей кухне… Впрочем, чаще всего, как и прежде, в ход идут более простые и проверенные методы.

– Какие именно?

– А вы не догадались? Ведь это же совершенно очевидно. А объяснять… Ну вот, например, вы слышали о Елизавете Лерман?

– Это балерина, которой несколько лет назад вручили орден? – вспомнил Опалин прочитанное когда-то в газетной статье.

– Дивная женщина, – кивнул Яков Матвеевич и совершенно нелогично добавил: – Все в театре ее ненавидят. Ей уже сорок девять, хотя она всем говорит, что ей сорок два, и даже в паспорт ухитрилась протащить неправильную дату. Елизавета Сергеевна танцевала еще перед царем… Злые языки уверяли, что мечтала попасть в кшесинские, но не вышло. Стало быть, десятые годы, она прима-балерина, двадцатые – все еще прима и танцует первые партии, а тут и тридцатые подоспели. С одной стороны, возраст, с другой – Лерман же знает, что такое Большой театр. Даже в молодости одним мастерством и любовью публики тут не удержишься. Другое дело, если за тобой стоит… ну, к примеру, товарищ Калиновский. Конечно, он больше по военной части, но балет… к балету тоже неравнодушен, очень даже неравнодушен. До царя в свое время Елизавета Сергеевна не добралась, но все остальные у нее были… словом, для карьеры самое оно: ни одного меньше генерала или директора театра. У нас уж судачили, что она и в семьдесят будет танцевать первые партии, и особенно ей подойдет роль в «Дочери фараона»[3], где героиня восстает из мертвых. Но как Елизавета Сергеевна ни следила за своим товарищем, а не уследила – ушел он от нее к Ирочке Седовой. Теперь наш товарищ уже маршал, а Ирочка – главная балетная звезда. Заслуженно? Пожалуй, но только, если бы не Калиновский, не подвинуть бы ей Лерман никогда. До Ирочки Елизавета Сергеевна с успехом всех соперниц сжирала, а тут ей попался такой кусок, которым она поперхнулась.