На тот момент я уже порядочно устал от рассказов Угрюмого, да голова затуманилась от выпитой водки. Мне уже не было никакого дело до истории каких-то зэков и хотелось только одного: поскорее попасть домой и лечь спать. Как бы так половчее намекнуть сотрапезнику, что пора попросить счет? Но тут всего лишь одна фраза Угрюмого буквально заставила меня если не мгновенно протрезветь, то хотя бы навострить уши.

– Там-то и нашел меня наш с тобой заказчик…

– Заказчик? – переспросил я.

– Ну не сам он лично, а посредник… Точнее, посредница. – Судя по блеску в глазах, Угрюмый был уже изрядно навеселе. И, похоже, его, как многих наших соотечественников, в таком состоянии потянуло на откровения. – А было дело так. Подкатывает ко мне дамочка… Ну я особо не удивился, там с этим вообще не проблема, если на морду не полный обезьян. По-русски никто не шпрехает. В основном немки клубятся или хрен поймешь кто, но «дас ист фантастиш», как разложишь, орут практически все. И, главное, не то что с нашими – никаких проблем потом. Утром скажет «о’кей, гуд лак», вечером ты ее и не вспомнишь. И она тебя. Ну, думаю, и эта туда же, хоть и не того пошиба вроде бы. Солидная дамочка, и выглядит потрясающе. Их вообще черт разберет, этих тамошних баб, сколько им лет, часто и не поймешь – то ли ей вчера тридцать стукнуло, то ли внуки уже в школу ходят. Да мне без разницы, что у нее в паспорте начирикано, главное – как смотрится. А эта смотрелась как с картинки. Красивая, холеная такая, чисто герцогиня. Очочки на шнобеле, как у училки какой, но волосы не в узел завязаны, а распущены. И черные, как у цыганки. То-се, вотс ю нейм, веа а ю фром… Ну я почти как есть говорю: ай эм из рашн, звать меня Витя. Я так часто представляюсь – не полным же именем называться, они об него язык сломают. И тут она мне выдает на чистом отечественном: «Витя, у меня к вам серьезное дело. Мы могли бы поговорить наедине?»

Вот, думаю, интеллигентная, а туда же. Но попросту – никак, непременно надо кружавчиков навертеть. Дело у нее, видите ли, серьезное! Не смешите мои тапки. Чего там серьезного, раздевайся и ложись. Но баба красивая, чего ж не поговорить наедине, давненько подо мной никто по-нашему не орал. Так что поперся к ней в номер. Усадила она меня в кресло, плеснула вискаря мне и себе, предварительно уточнив, бодяжу я его чем-то или глушу чистоганом. Я сказал, что коктейли для жлобов, она этак усмехнулась, потому как сама тоже чистяк потребляла. Села напротив, ногу на ногу забросила… Грек, вот гадом буду, Шэрон Стоун, если бы видела, в том же номере от зависти удавилась бы, прямо на люстре с вентилятором. Эта куда как покруче Шеронихи была, даром что брунетка. Заметила она, что я на ее ноги пялюсь, улыбнулась, внимание любой бабе приятно. Но вместо того, чтоб подвинуться поближе или еще как на продолжение намекнуть, говорит: «Я представляю фонд и частную галерею. Мой шеф, герр-фон-барон, коллекционирует современное российское искусство. Особенно его интересуют те мастера, которые, скажем так, подвергались в СССР остракизму и гонению».

Тут я догнал, что не в койку она меня тянула, а впрямь дело у нее ко мне. Только не вкурил, какое я отношение имею к малевальщикам. О чем без балды и сказал открытым текстом.

А она улыбнулась – вежливо так: простите, дескать, за нетактичность, мне не хотелось бы ранить ваши чувства. Это у них, Грек, вечная присказка. Все время извиняются. Ну и эта, хоть и наша вроде, туда же: «Извините, вы, наверное, были в заключении?»