Безобразов Онтон, Безобразов

Осипко Игнатьев сын,

Безобразов Романец Фёдоров

сын, Безобразов Семенец

Володимеров сын, Безобразов

Степан Осипов сын…

Синодик Опальных Царя[20]

После ноября 7075 года:

Раба своего Казарина

Дубровского, да двух сынов

его, 10 человек его тех, кои

приходили на пособь, Ищука

Ивана Боухарина, Богдана

Шепякова, Ивана Огалина,

Ивана Юмина, Григоря

Темирева, Игнатя Заболоцкого,

Фёдора Еропкина, Истому

Кузьмина, князя Василия

Волк Ростовского, Василия

Никитина Борисова, Василия

Хлуднева, Никифора, Степана

Товарыщевых, Дмитрея

Михайлова, Ивана Потапова,

Григоря Фомина, Петра

Шестакова, князя Михаила

Засекина, Михаила Лопатина,

Тихона Тыртова, Афонася инока

старца, что был Ивашов.

После 22 марта 7076 года:

Митрополичьих: старца

Левонтия Русинова, Никиту

Опухтина, Фёдора Рясина,

Семёна Мануйлова.

«Дело» боярина

И.П. Фёдорова:

Владыки Коломенского

боярина Александра Кожина,

кравчаго Тимофея, Собакина

конюшаго Фёдора, да владыки

Коломенского дияка владыкина.

Ивановы люди Петрова

Фёдорова: Смирново

Кирянова, дьяка Семёна

Антонова, татарина Янтоуган

Бахмета, Ивана Лукина,

Богдана Трофимова, Михаил

Цыбневского, Троуха Ефремова,

Ортемья седельника.

В Коломенских сёлах Григорий

Ловчиков отделал Ивановых

людей 20 человек. В Губине

Углу отделано 30 и 9 человек

Михаила Мазилова, Левонтия

Григорьевых, Бряха Кафтырёва,

Никиты Левашёва.

Утро всходило ядрёное, яркое. Оконные слюды искрились жарко и трепетно.

Утро-то было ярое, да он был духом весьма не силен из-за странных вещей.

Ночью, в холодной сумрачной тишине, сев на постелях, вдруг увидел, как лавка у стены подпрыгнула на месте, начала судорожно, мелкими порывками двигаться в серёдку кельи.

Спрятался под перину.

«Чего только не привидится… Воистину ночные помыслы человека в пустыню увести хотят, в пропасть столкнуть…» – скомкано думал, съёживаясь под периной и опасливо выглядывая из-под неё.

Вещи не унимались – теперь и шкап стал вздрагивать и урчать. Стол зашатался малой дрожью. Лавки дребезжат и дёргаются, как шальные. Даже тяжеленный сундук ухает глухо и злобно, силясь вспрыгнуть.

Тогда начал молитву:

– Молю тя, посланниче Божий, ангел сильный, яви мне в нощи свой светлый зрак! Воззри на меня, окаянного! Не отверни от меня очей своих! Напои чашей спасения от нечисти нечестивых!

Но не помогало. И даже вытянутый из-под ночной рубахи нательный крест бессилен: скамейки и стол принялись подскакивать выше, с потолка понеслась тихая беготня мышиных мелких ножек – будто карлы суетятся. Блеяние, гав, тяв, гомон, будто скотный двор за стеной. О Господи!

Вдруг – мерный мрачный стук! Карта на стене стала трепетать и наливаться багротой. Кровавая калюжина на стене! Рана рвана! Рвана рана!

Попытался крикнуть – но изо рта выползало только тихое шипение.

Лавки пляшут с сухим стуком. Рундуки подскакивают неуклюже. Иконы начали стекать по стенам, оставляя блестящие и скользкие, как от слизней, следы…

Опять стук! Размеренный, уверенный, неторопливый!

Онемел от страха. Только смерть может так стучать! Знает, слепая, что никто не в силах отказать в последнем гостеприимстве!

Вдруг створки шкапа распахнулись, выпустив рои чёрных искр. А из умывального таза, навстречу им, взметнулись огненные точки. По келье закружился огневой рой, отчего вспыхнули рясы и кафтаны на гвоздях. Запахло палёным.

– Пожар! Горим! – вскочил на постелях, но был уложен слугами: ничего не горит, просто выпала свеча из подсвечника, дымит, все ещё спят, надо и ему изволить – чего в такую рань подыматься?

Плошка сонного взвара довершила уговоры.