– Ясно, – протянул он мрачным голосом. – Соперник. Прикажешь вызвать его на дуэль?

– Ахмад!

– Если он тебе понравится, сможешь встречаться с ним каждый второй четверг.

Она ответила ему итальянской фразой, которую они услышали в окрестностях Малберри-стрит; она переводилась как «свинья несчастная», образ столь красочный, что они тотчас же добавили его к числу позаимствованных у людей выражений, которые придавали перцу их разговорам. Любимой фразочкой Джинна была «Ну оторви мне теперь голову», услышанная летней ночью от пары, которая ругалась на пожарной лестнице, когда они проходили мимо. Сама фраза и тот жалобный гнев, с которым мужчина выпалил ее – «Господи, Бернис, ну оторви мне теперь голову, если хочешь!» – показались Джинну неописуемо смешными, и он так хохотал, что Голему пришлось схватить его за локоть и утащить прочь, пока разъяренный мужчина не бросился за ними вдогонку. Ее же любимыми идиомами были те, что служили для выражения досады, и ей представлялась масса возможностей использовать их в своей речи.

– Я понимаю, что тебя все это забавляет, – произнесла она, – но мне совсем не до смеха. – Тут ей в голову пришла одна мысль, и она повернулась к нему, охваченная внезапным беспокойством. – Ты же понимаешь, что я рассказала бы им про тебя, если бы могла, да? Просто о нас тут же пошли бы слухи и пересуды, все только об этом говорили бы, и конца-краю этому не было бы…

Он взял ее руку и стиснул пальцы.

– Я все понимаю, Хава. Не переживай. Меня вполне устраивает быть твоим тайным любовником.

Она улыбнулась, слегка успокоившись, но тревога никуда не делась. Действительно ли это его устраивает? Она никогда не была до конца в этом уверена. Неужели все любовники остаются для своих партнеров загадкой? Или это он кажется ей загадкой в сравнении со всеми остальными, ведь лишь его мысли она не может читать? По правде говоря, ей не то чтобы очень хотелось быть в курсе абсолютно всех его желаний и страхов: она давным-давно пришла к выводу, что в отношениях необходимо сохранять определенную степень закрытости. И все же порой, когда они гуляли по крышам или исхоженным вдоль и поперек аллеям Центрального парка, по его лицу нет-нет да и пробегало выражение мрачной отрешенности, а молчание между ними затягивалось слишком уж надолго; и в такие мгновения она готова была отдать все ради того, чтобы узнать, о чем он думает.

Рядом с ним она иногда чувствовала себя такой юной и неопытной, такой неуверенной в себе. Он успел прожить на свете много веков, но о его прошлой жизни она не знала ровным счетом ничего, лишь скудный набор разрозненных фактов. Уж, наверное, историй, которые он мог бы рассказать ей, хватило бы на добрых несколько сотен ночей – так почему же он никогда ничего не рассказывает? Или, может, боится, что эти истории причинят ей боль? Она знала, что у него были любовницы, что образ жизни, который он вел, люди назвали бы аморальным – в этом отношении он, по крайней мере, был с ней предельно откровенен. Возможно, он считал ее слишком неискушенной для того, чтобы посвящать в подробности? И самое ужасное, так ли уж сильно он был не прав?

Джинн покосился на нее.

– Ты что-то примолкла, – произнес он. – Что-то случилось?

Выложить ему все начистоту? Нет, он, по своему обыкновению, или отшутится, или затеет спор, чтобы заговорить ей зубы, а ей сейчас не хотелось ни того ни другого.

– Я просто думала о бедном одиноком Юджине, – отозвалась она в конце концов. – Я бы сказала Тее, что поклялась до конца жизни хранить верность покойному мужу, но это ведь ее только раззадорит.