София задумалась.

– А вы не согласились бы сменить роли? Стать моими телохранителями, а не шпионами?

Патрик поджал губы.

– Готов побиться об заклад, что ваша матушка на это не согласится.

София некоторое время обдумывала его слова, затем кивнула.

– Мы напишем не ей, а моему отцу.

Сидя у себя в библиотеке, Фрэнсис Уинстон три раза перечитал телеграмму, потом протер глаза и с раздражением выдохнул. «Пинкертоны»! Чем вообще думала Джулия, нанимая эту парочку на работу? Ну разумеется, София немедленно их раскусила. Он убрал телеграмму и попросил лакея подать ему пальто и трость. Нет, экипаж не понадобится – он просто хочет пройтись пешком.

Он двинулся в северном направлении, мимо соседских особняков, пока наконец по Ист-драйв не вышел к Центральному парку. Последние самые стойкие листья дрожали на ветру, цепляясь за ветви деревьев, в то время как их опавшие собратья с шуршанием гонялись друг за другом по земле. Фрэнсис в мрачной задумчивости бродил по дорожкам. Недавний обед напоминал о себе кислой отрыжкой. В последнее время его вообще частенько мучило несварение – следствие, если верить его доктору, чересчур обильного питания. «Не все, что приносит с собой достаток, естественно для человеческого организма», – сказал тот. Фрэнсис тогда посмеялся над его словами.

К тому моменту, когда он пересек Трансверс и очутился перед высоким остроконечным четырехгранником Иглы Клеопатры, возвышавшимся среди деревьев, Фрэнсис уже успел слегка запыхаться. Он выбрал скамейку и опустился на нее, пристроив трость меж колен. Это было место, куда он приходил, когда его одолевал гнев и нужно было обуздать его, укротить и подчинить воле и разуму. Фрэнсис провел здесь бесчисленные часы, глядя на высеченные на камне древние иероглифы и представляя себе, сколько труда, сколько пота и усилий ушло на то, чтобы создать Иглу. Когда ее доставили из Египта в Нью-Йорк, он изгрыз себе локти от зависти к Вандербильту, глядя из окна своей спальни поверх толп на то, как обелиск едет по Пятой авеню по специально проложенным по такому случаю рельсам – ни дать ни взять плененная царица, каменная Зенобия, которую в золотых цепях везут по улицам. А что с ней теперь! Выщербленная и крошащаяся, с полустертыми уже иероглифами, она стала жертвой пагубного влияния морского климата, который мало-помалу уничтожал то, что на протяжении многих столетий сохранялось неизменным в сухой и жаркой пустыне. Воля могущественных людей создала ее, воля могущественных людей обрекла на гибель.

Фрэнсис начинал подмерзать; он чувствовал себя старым сентиментальным дураком. Над ним равнодушно высилась Игла – стрела, нацеленная в холодное нью-йоркское небо. На ум ему пришла строфа из Гомера: «Песня моя – к златострельной и любящей шум Артемиде, деве достойной, оленей гоняющей, стрелолюбивой»[1]. Наконец он грузно поднялся и зашагал обратно в сторону дома, где распорядился, чтобы лакей подготовил его личную спальню, поскольку – признался он слуге, – после того как он переговорит с миссис Уинстон, та едва ли благосклонно отнесется к мысли разделить с ним свою.

СОФИИ УИНСТОН, ОТЕЛЬ «ПЕРА ПАЛАС», КОНСТАНТИНОПОЛЬ

СОГЛАСЕН ИЗМЕНЕНИЯ КОНТРАКТЕ И МАРШРУТЕ. ДЕНЬГИ ВЫШЛЮ ПЕРЕВОДОМ. УДАЧИ ПОИСКАХ.

ФРЭНСИС УИНСТОН

– Мистер Ахмад вернулся! Мистер Ахмад вернулся! – возбужденно перешептывались на улицах Маленькой Сирии ребятишки, на время оторвавшись от игры в пятнашки и классики.

И это действительно было так, ибо из лавки жестянщика на всю улицу разносился звонкий стук молота по наковальне: дзынь-дзынь, дзынь-дзынь – звенел молот, совсем не так, как в руках мистера Арбели, медленнее и увереннее, точно сердцебиение великана.