Пока Шубин колдовал большим тесаком над скромным угощением, она принялась рассказывать об устройстве лагеря:

– Заключенные живут в бараках, еду им готовят здесь на печке двое дежурных, остальные из наряда смотрят за заключенными. Работаем в две смены, одна бригада отдыхает, нам в соседней деревне выделена изба, а вторая – дежурит по лагерю. Пока в этой постройке и лазарет, и инфекционный блок, операционная, дежурка для охраны и кухня. Заключенные строят еще бараки, потому что мест не хватает, почти каждую неделю прибывает пополнение.

Свистельникова вдруг села напротив разведчика и открыто взглянула ему в глаза:

– Глеб, я врач, обычный человек, не умею хитрить. Я знаю, для чего вы прибыли, до вас приезжали товарищи из НКВД. Но от Шульца не смогли ничего добиться. Скажите, что необходимо, я все сделаю, чтобы помочь. Разместить вас пока сможем только здесь, у меня почти вся охрана из женщин, понимаете. Девчатам неудобно будет проживать вместе с мужчиной в одной избе, а сюда они забегают во время дежурства обогреться, пообедать. Больные редко бывают, вернее, обращаются-то каждый день с жалобами, но обеспечение медицинскими средствами совсем скудное – перевязочный материал и марганцовка. На фронте лекарства нужнее, здесь обходимся без них. Вы не переживайте, с больными я разберусь, все-таки детей раньше лечила. Выполняйте вашу задачу. Ко мне вопросы или просьбы есть?

Наконец Шубин смог заговорить, преодолев смущение перед этой необычной женщиной:

– Расскажите мне про распорядок в лагере, как питаются пленные?

Мария Трофимовна не смогла скрыть удивление от неожиданного вопроса, пожала плечами:

– Да как обычно, кашеварим из того, что привозят. Вот прямо на этой печке. Есть несколько помощников среди заключенных, помогают девчатам, им тяжело ворочать ведра. Ну вот утром кашу сварили из остатков круп, склад пустой. Обед пропустили, выдали всем сухарей. С питанием ненамного лучше, чем с медикаментами. Сейчас пойду на склад – распределю довольствие на месяц. Утром хлеб даем, если есть возможность – кашу, днем – жидкое, а вечером чай с сухарями. Хлеб подвозят почти каждую неделю, если есть возможность.

Шубин, наклонив голову, задумался.

– А офицеры, они отдельно питаются? – наконец спросил он. – Ведь Андреас Шульц – важная фигура в гестапо, служил в штабе.

Свистельникова усмехнулась:

– Был, в плену всю важность растерял. Тут нет штаба или разделения на чины, у всех военнопленных равные права. Хотя, конечно, офицеры стараются держаться подальше от рядовых и низших по званию. В немецкой армии с этим строго, офицеры считают рядовых деревенскими дурачками и смотрят на них свысока. Они даже в одном бараке объединились из-за своего бывшего офицерства, хотя глупость несусветная – условия там ничем не отличаются от других.

Разведчик встрепенулся:

– А мы можем устроить им отдельный стол?

Начлагеря нахмурила брови:

– Я понимаю, товарищ Шубин, что вам надо любыми способами добиться от Шульца откровенности, но так и знайте, что этого кумовства и подхалимства не одобряю. Во‐первых, у нас нет средств кормить его по-особенному, во‐вторых, после такого этот Шульц точно почувствует себя важной птицей.

– Нет, нет, – заторопился Глеб, желая объяснить свою задумку. – Я вот знаете что подумал. Ведь пытали Шульца уже, разными способами пробовали выведать информацию. Только он понимает, что пока не выдал ее, не признался, его никто жизни не лишит, не расстреляет. А вот если его до смерти напугать, так, чтобы он понял, вот она, смерть, совсем рядом. И чтобы рядом оказался спаситель, врач. Он такому человеку сразу начнет доверять.