Два месяца назад, Санкт-Петербург

Катеньке не спалось. Огромный дом, столь теплый и знакомый ребенку, в последние несколько недель стал чужим и пугающим. Maman отпустила всех слуг, кроме кухарки и дворецкого, да и те выставлялись за дверь, стоило огромным часам в холле пробить семь вечера. Коридоры, некогда освещенные яркими свечами, были темны. Привычный шум засиживающихся до утра гостей сменился свистом ветра в дымоходах да стонами старого опустевшего особняка. Мамина комната, в которой всегда пахло свежими цветами, а холодными ночами горел камин, превратилась в мрачную пещеру, которой избегали и Катенька, и немногие оставшиеся слуги.

Их особняк изменился не сам по себе: он угасал вместе с маменькой. Самая красивая и ласковая женщина на свете, которая, даже поглощенная работой по дому или организацией званого вечера, всегда находила время сказать Катеньке доброе слово или нежно взъерошить волосы, куда-то исчезла. Вместо нее появилось злобное и раздражительное привидение, худое и изможденное, проводящее каждую свободную минуту перед висящим на стене портретом. Катенька несколько раз пыталась поговорить с ней, разрушить наваждение, вернуть обратно родного и доброго человека. Последняя попытка закончилась пощечиной, сбившей девочку с ног. Искаженное злобой лицо, окаймленное редеющими сальными волосами, приблизилось к Кате, обдало смрадным дыханием и прошипело:

– Пош-ш-шла вон!

Сегодняшняя ночь была самой страшной за несколько недель. За окнами бесилась гроза. Ветер в дымоходах выл, словно в страшных книгах из маминой библиотеки, которые Катеньке по возрасту не полагалось читать. Но к раскатам грома, барабанящему по стеклам дождю и свисту ветра снаружи добавился еще холодящий жилы звук внутри дома. Катенька с головой спряталась под одеяло, но отгородиться от него не удавалось. В доме кто-то плакал.

Меньше всего Катеньке хотелось выбираться из постели, ставшей единственным островком, где она чувствовала себя в безопасности. Но мама воспитала ее смелой девочкой, напутствуя: «Если человек нуждается и в твоих силах помочь ему – нет в мире такой причины, что может заставить тебя пройти мимо».

Катя осторожно вышла из комнаты. Плач наполнял весь дом, что само по себе было невозможно: особняк был слишком большим, чтобы такой тихий звук достигал всех его уголков, отражаясь от стен и потолков. С величайшей осторожностью, стараясь не дать скрипнуть ни единой половице, девочка двинулась по коридору.

Рыдание доносилось из маменькиных покоев. Воспоминания о последнем визите были еще свежи, поэтому Катенька на мгновение помедлила перед закрытой комнатой. Вновь раздавшиеся всхлипы заставили ее устыдиться. Мама там, ей плохо, ей нужна помощь. Девочка потянула за ручку двери.

В комнате было темно. Единственным источником света становились всполохи молний, разрезающие мрак сквозь неплотно зашторенные окна. Состояние маминых покоев поразило Катю: словно буря на улице ворвалась в дом, разметав бумаги, перевернув мебель и повалив книжные шкафы. С потолка текли струйки воды. Очередная вспышка молнии за высоким французским окном осветила противоположную стену. Стоящий там силуэт Катенька узнала бы из тысяч.

Маменька застыла перед своим портретом, подаренным несколько недель назад. Кате он тогда не понравился. Она не разбиралась в искусстве, хотя, если бы кто-то спросил девочку, ответила бы: внешнее сходство поразительно, однако на картине художник изобразил кого угодно, но не ее маму. Дело в глазах. Абсолютно чужих, словно лучащиеся из них свет, добро и ласку кто-то вывернул наизнанку, оставив пустоту и злость.