Дело в том, что от взрывной массы, заложенной глубоко под площадки и фундаменты основных агрегатов станции, в свое время был протянут детонирующий шнур. Его уложили в не подвергающуюся порче изоляционную трубу и вывели наружу сквозь глухую стену электростанции на высоте полуметра от земли. Этот-то конец шнура и надо было найти.

– Сами поймите, – оправдывался Заболотько, хотя его никто и не думал обвинять, – не совсем удобно получается: два раза появлялся на станции. Могут заметить…

– Не годится, – качал головой Тризна.

– Ну, первый раз я еще смог на стену посмотреть, а второй раз не удалось: народ ходит. Если бы ночью, тогда другое дело.

– Значит, ничего не заметил? – спросил Повелко.

– Ничего. Отмерил от угла, как говорили, ровно восемь шагов, осмотрел все кирпичи в стене…

Повелко обеими руками поскреб остриженный затылок. Нет, он не ошибся – ровно восемь шагов от угла и восьмой кирпич от земли…

– Может быть, там снегу намело? – высказал предположение Игнат Нестерович.

– Снегу много. Очень много, – заметил Заболотько, как бы ища оправдания.

Повелко в раздумье покачал головой:

– Снегу действительно всюду навалило уйма. От земли, возможно, шнур на уровне восьмого ряда кирпичей, а вот от снежного сугроба…

Игнат Нестерович, как обычно шагавший по комнате, остановился перед сидящими, скрестил на груди руки и после небольшой паузы медленно сказал:

– Заболотько больше на станцию посылать нельзя. Надо придумать что-то другое.

Что «другое», Тризна так и не сказал.

Наступила тишина. Ветер сердито завывал в трубе, пробивался с дымом через горящую печь в комнату. Слабенькое пламя двух свечных огарков колебалось, по лицам плясали тени.

– Не может быть! – Повелко стукнул кулаком по столу. Пламя вздрогнуло. – Неужели откажемся от плана? Выбрался из лагеря, а помочь делу не могу!

Неожиданно в окно кто-то постучал.

Переглянулись. Заболотько дал знак Повелко, и тот мгновенно скрылся в кухне. Стук повторился.

– Пойду, – сказал Заболотько. – Не волнуйтесь, – добавил он, надевая пальто и шапку.

Игнат Нестерович сел за стол.

В передней послышались шаги, громкий разговор, и в комнату вошел, весь запорошенный снегом, старик Заломин.

У Тризны невольно вырвался вздох облегчения. Но он сказал, недовольно покачав головой:

– Носит тебя нелегкая! Ведь предупреждали, что надо отсидеться, а ты бродишь.

Тотчас после освобождения Повелко Заломин перешел на нелегальное положение.

– А я осторожно, с оглядкой, – ответил Заломин, старательно сбивая рукой снег с изодранного полушубка. – Что я, не понимаю, что ли!

Вернулся Повелко. Он радостно обнял старика:

– Что слышно про лагерь?

Заломин рассказал, что все бочкари получили отставку. Допросам их не подвергали, но именно это обстоятельство вызывало подозрения. Возможно, фашисты затевали что-то.

Заломин сел за стол и достал из кармана кисет.

– Я сегодня постараюсь внешность себе подпортить. Так лучше будет, – усмехнулся он.

– Как это – подпортить? – поинтересовался Повелко.

– А так… Обрею начисто голову, усы, бороду, да и брови за компанию. Бог даст, со временем отрастут.

Он медленно крутил цыгарку. Большие, обветренные, в шрамах и ссадинах пальцы его действовали уверенно.

Помолчав, он спросил:

– Ну, а ваши дела как?

– Плохи дела, – коротко бросил Игнат Нестерович.

– Чего так?

Тризна вкратце обрисовал создавшееся положение.

– Выходит, все дело в Повелко? Попадет он во двор электростанции, так и дело совершится?

– Да, выходит так.

– Ну ладно, совещайтесь, а я пойду, – Заломин неожиданно встал и начал одеваться.

На другой день на квартиру к Ожогину и Грязнову под видом нищего опять прибежал Игорек. Когда Ожогин вынес ему кусок хлеба, Игорек торопливо передал, что у Заболотько Никиту Родионовича ждут Изволин и Тризна.