Устроившись поудобнее в кресле, сделал приличный глоток, блаженно зажмурился, оценивая органолептические достоинства напитка. И только теперь осознал окончательно, какая кардинальная перемена произошла в моей жизни. Двадцать лет я был ущербным инвалидом, бездомным бродягой, собирателем бутылок, пивных банок и прочего барахла. Худо-бедно я приспособился к этой жизни и теперь мне было немного не по себе от замаячившей на горизонте насущной необходимости что-то в ней переиначивать. Тот факт, что заниматься жизненным переустройством мне придется в обязательном порядке, я принял безоговорочно – было бы глупо, обзаведясь здоровым телом, влачить жалкое существование бомжа, перебиваясь рытьем в мусорных баках и собирательством стеклотары.

– Однако, Андрей Николаевич, – преувеличенно бодрым тоном обратился к самому себе вслух, – нужно что-то предпринимать.

Посмотрел на тусклый в свете электрической лампы торшера столб энергии, бьющий из-под земли. Затем перевел взгляд на валяющуюся у входной двери куртку и вспомнил о трофеях, изъятых из карманов моих незадачливых похитителей.

Допил кофе, поднялся с кресла, потянулся до хруста в костях. Затем сходил за курткой и, вернувшись на прежнее место, принялся освобождать ее карманы от содержимого. В результате на стол рядом с опустошенной кружкой легли мой тощий кошелек, «ПМ» – в простонародье «макар» или «макарыч» и довольно толстая пачка денег в российской, европейской и американской валюте.

Первым делом извлек магазин. Убедился в том, что все восемь патронов находятся в обойме. Снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, выполнил контрольный спуск, вернул обойму на прежнее место, поставил оружие на предохранитель и положил на столешницу между пустой кружкой и кошельком.

Затем занялся конфискованными денежными средствами. Пересчитал и присвистнул – у меня на руках оказалось тридцать пять «штук» отечественными, пять тысяч долларов и три тысячи евро. Среди всего этого интернационального разнообразия затесались пять десятигривенных украинских банкнот со стриженным под горшок усатым Мазепой и ранее невиданная мной бумажка с изображением какого-то уважаемого аксакала в меховой шапке и кириллической надписью: кыргыз банкы, жыйырма сом. Ни в жизнь бы не догадался, что «жыйырма» по-киргизски означает двадцать, если бы рядом с этим словом не красовалась соответствующая номиналу арабская цифирь. На обороте банкноты какое-то строение – по внешнему виду мавзолей или еще какое-нибудь культовое сооружение и все те же: «кыргыз банкы» и «жыйырма сом». Подивившись запасливости своих незадачливых похитителей, сомы отложил в сторонку – замучаешься менять. Гривны сунул на всякий случай в обособленное отделение кошелька – пожалуй, впарю их какому-нибудь отъезжающему на свою историческую родину малороссу. Рубли присовокупил к тем, что уже находились в кошельке, а доллары и евро до поры до времени оставил лежать на столе.

Откинулся на мягкую спинку кресла и задумался. Как-то все странно устроено в этом мире. Еще несколько дней назад я и помыслить не мог о том, что вновь стану полноценным (в физическом смысле) человеком: что у меня отрастут утраченные конечности, глаз, и что крайне опасный осколок наконец-то выйдет из моего тела. Теперь, когда это случилось, я практически не удивлен. То есть немного попрыгал от радости, а в остальном всё произошло как-то по-будничному просто. А ведь рассказать кому – не поверят. Вообще-то кому-то докладывать о том, что со мной случилось, я не собирался. Не сомневаюсь, что сам факт чудесного исцеления способен заинтересовать кого угодно, но становиться лабораторной крысой в лапах какого-нибудь фанатика от науки у меня не было ни малейшего желания.