– А мне как тебя называть?

– Да как хочешь, – махнула рукой Изабелла-Варвара. – Друзья зовут меня Белкой, муж – Изюмкой, а дочка – Мусей. Я на все имена откликаюсь.

Она тряхнула своей светло-каштановой шевелюрой, и снова улыбнулась, причем участвовали не только голубые глаза, губы и ямочки на щеках, но, по-моему, даже веснушки, живописно расположившиеся на носу. Я решила, что буду звать ее Белкой. Ей это имя очень идет, и, кроме того, я рассчитываю быть занесенной в список ее друзей.

– А вон там, на грядке с горохом, моя дочка. Ее зовут Алинка, и, кажется, больше никак.

В огороде сосредоточенно копошилась маленькая копия Белки, с такими же голубыми глазами, ямочками и веснушками, но с еще более светлыми волосами, к тому же волнистыми. Она срывала стручки гороха и почти целиком запихивала их в рот.

– Алина, горох нужно чистить, я же тебе показывала, – сказала Белка.

– Чистить долго, – объяснила Алинка. – И так вкуснее.

– У тебя может живот заболеть.

– Ну и пусть. Ты дашь мне таблетку, и он пройдет.

– Как ты думаешь, это вредно? – обратилась Белка ко мне.

– Думаю, нет, – решила я. – Горох очень молодой, стручки мягкие и, действительно, очень вкусные.

– Ну ладно, ешь, – Белка махнула рукой.

– Да что ж ты такая худая-то, – жалостно вздохнула баба Груша. – Не ешь же почти ничего!

Это после того, как я съела восемь пирожков с капустой, два с творогом и выпила кружку молока размером с маленькое ведерко! Вообще-то это моя недельная норма.

– Щей-то хоть поешь! Что твоя мать скажет? Голодом тебя тут морили? – Она снова покачала головой. – И эта тоже, – она посмотрела на племянницу. Сама худая, дочка – кожа да кости. И что вы там, в своем городе, едите?

– Мы вполне себе хорошо питаемся, – сказала Белка. – Конечно, таких пирожков нам никто не печет… – Она потянулась к тарелке с пирожками, но мощным усилием воли сама себя остановила и убрала руку за спину.

– Да, – подтвердила я, – таких вкусных пирожков я никогда в жизни не ела. Просто не могу остановиться.

Белка с завистью посмотрела на меня.

Баба Груша немного оттаяла, но так просто отступиться от волнующей ее темы она не могла.

– Кто ж тебя замуж возьмет, такую тощую?

Вот, оказывается, что ее волнует.

– Знаешь, бабуля, – начала Белка необычно серьезным голосом. – Это в твое время считалось: чем толще, тем красивее. Теперь все наоборот. Теперь мужикам подавай худых да стройных.

– Да, да, – закивала баба Груша. – Я видела по телевизору. Ходят – сами полуголые, длиннющие, худющие, аж ребра торчат. Но все в брильянтах…

– Вот такие дела, – продолжала Белка. – Кате замуж надо?

– А как же, – согласилась баба Груша. – Деток нарожать надо. А у нее – зад с кулачок.

Я прыснула и отвернулась.

– Ничего, замуж выйдет, там и отрастит до нужных размеров. А пока – приходится терпеть. Ей же богатого мужа надо, не какого-нибудь тракториста. Чтоб машина, квартира, дача на море…

Вот, оказывается, какие у меня планы.

– В общем, толстеть ей пока нельзя. Так что ты картошкой с салом ее не корми. Да и блинчики на сметане… не очень часто. Тут от одного молока можно так раздуться, ушей из-за щек не разглядишь, – Белка встала и подошла к зеркалу.

Видно, уши были еще видны, потому что она вернулась к столу и налила себе из кувшина стакан молока.

– О, господи, – причитала баба Груша. – Где это видано: ребенка голодом морить.

– Я не ребенок, – отозвалась я. – Я девушка на выданье. Вот выйду за олигарха, подпишу брачный контракт, потом и отъемся, – я подмигнула Белке.

– Хантракт, хантракт, тьфу, – выразила свое отношение баба Груша.