«Только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический тысячеверстный поход. Я жив и даже не ранен – это невероятная удача, потому что от ядра корниловской армии почти ничего не осталось…
Не осталось и одной десятой тех, с кем я вышел из Ростова…
Живу сейчас на положении «героя» у очень милых местных буржуев. Положение мое очень неопределенно, – пока я прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве. М.б. (может быть. – Авт.), придется возвращаться в Армию, которая находится отсюда верстах в семидесяти. Об этом не могу думать без ужаса, ибо нахожусь в растерзанном состоянии.
Нам пришлось около семисот верст пройти пешком по такой грязи, о какой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные – до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал! Спать приходилось по 3–4 часа, – не раздевались мы три месяца – шли в большевистском кольце – под постоянным артиллерийским обстрелом. За это время было 46 больших боев. У нас израсходовались патроны и снаряды – приходилось и их брать с бою у большевиков…
Наше положение сейчас трудное – что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром?…»
В третьей части романа «Хождение по мукам» – «Хмурое утро» Алексей Толстой попытался воссоздать атмосферу тех дней такими словами:
«Деникин был на фронте. Прошло немного больше года с тех пор, как он, больной бронхитом, закутанный в тигровое одеяло, трясся в телеге в обозе семи тысяч добровольцев, под командой Корнилова, пробивавших себе кровавый путь на Екатеринодар.
Теперь генерал был полновластным диктатором всего Нижнего Дона, всей богатейшей Кубани, Терека и Северного Кавказа.
Обиженный на союзников Деникин решил совершить прогулку на фронт к генералу Кутепову с приглашением английских и французских военных дипломатов, чтобы устыдить их за Одессу, Херсон и Николаев, позорно оставленные большевикам.
Приглашая на этот спектакль, он со злорадством подумал:
«Ах, как было бы хорошо, если бы Красная Армия, состоящая из голодранцев, выбила оттуда французов и греков! Мужики на виду у французских эскадренных миноносцев изрубили шашками в Николаеве целую греческую бригаду. В панике, что ли, перед русскими мужиками отступили победители в мировой войне – французы, трусливо отдав Херсон, и эвакуировали две дивизии из Одессы… Чушь и дичь! – испугались московской коммунии».
Антон Иванович решил наглядно продемонстрировать прославленным европейцам, как увенчанная эмблемой лавра и меча его армия бьет коммунистов.
У него затаилась еще одна обида: на решение Совета десяти в Париже о назначении адмирала Колчака верховным правителем всея России. Дался им этот Колчак. В семнадцатом году он сорвал с себя золотую саблю и швырнул ее с адмиральского мостика в Черное море. Об этом сообщили газеты чуть ли не во всем мире. В это время генерал Деникин был посажен в Быховскую тюрьму, – газеты об этом молчали. В восемнадцатом Колчак бежит в Северную Америку и у них, в военном флоте, инструктирует минное дело, – в газетах печатают его портреты рядом с кинозвездами…
Генерал Деникин бежит из Быховской тюрьмы, участвует в Ледовом походе, у тела погибшего Корнилова принимает тяжелый крест командования и завоевывает территорию большую, чем Франция…
Где-то в парижской револьверной газетенке помещают три строчки об этом и какую-то фантастическую фотографию с бакенбардами, – «женераль Деникин»! И правителем России назначается мировой рекламист с манией величия и пристрастием к кокаину – Колчак!
Антон Иванович не верил в успех его оружия. В декабре колчаковский скороиспеченный генерал Пепеляев взял было Пермь, и вся заграничная пресса завопила: «Занесен железный кулак над большевистской Москвой».