Проследив за его взглядом, я убеждаюсь, что Сара уже поднимается по широким ступеням слева.

– О, этот зов любви. – Хмыкаю я.

– Все еще хуже, чем я думала. – Ворчит Анна, следуя за ней. – Она помешалась на нем. Когда я в последний раз помешалась так сильно на ком-то, все кончилось тем, что мы разбежались, чуть не поубивав друг друга. Если бы не дочь, можно было бы считать, что этот союз не дал мне ничего хорошего.

Мы переглядываемся прежде, чем броситься догонять их.

– Но Ульрик идеально подходит Саре. – Шепчу я Бьорну. – Кто еще станет терпеть ее вздорный характер и вечное старушечье недовольство всем и вся?

– Абсолютно согласен. Никто, кроме Сары, не выдержит его бесячих шуточек, хвастовства и разгильдяйства.

– Это называется легкость в отношении к жизни.

– Разгильдяйство.

– Можете войти. – Встречает нас Асвальд у двери в палату Ульрика.

Не успевает он договорить, как Сара, задев его плечом, уже врывается в помещение. Анна, пожав плечами, вплывает в палату вслед за дочерью.

– Как он? – Шепотом спрашивает Бьорн у отца прежде, чем мы последуем их примеру.

Асвальд мотает головой.

– Без особенностей. Обычное пробуждение. С тобой было по-другому.

– Он не обращался? – Хмурясь, переспрашивает Бьорн.

И бросает взгляд на открытую дверь палаты, выглядывая через его плечо.

– Нет. – Прищуривается Асвальд.

Я отхожу от них на шаг и бросаю взгляд на палату. Ульрик лежит на широкой медицинской кровати с бортами, по обе стороны от него куча приборов и датчиков, но все уже выключены. Кажется, парень просто спит: его руки опущены вдоль туловища, грудь мерно поднимается на вдохе и опускается на выдохе.

– А его глаза?

– В норме.

Я оборачиваюсь и ловлю на себе недоумевающий взгляд Бьорна.

– И что это значит? – Спрашивает он меня.

Как будто я каждый день кого-то оживляю и знаю, что из этого выйдет. Это всего лишь второй раз и, надеюсь, последний.

– Мы точно видели это. – Подтверждаю я. – Спроси у Сары. – Киваю на подругу, которая расположилась по правую руку от Ульрика и не отрывает от него взгляда. – Его глаза больше не были его глазами. Желтые, как огонь, с черным зрачком посередине. Он посмотрел на нас, а затем его веки сомкнулись. Такое не может показаться…

– Не знаю, хорошо это или плохо. – Глядя на меня с недоверием, заключает Асвальд. – Но нам нужно быть начеку, не отходить от него ни на секунду, хотя бы, еще пару суток. Если тьма внутри него, однажды она себя проявит.

– Ульрик. – Шепчет Сара, нежно касаясь его руки. – Проснись. Пожалуйста. – Жалобно просит она.

– Он потерял много крови, и потому еще очень слаб. – Объясняет Асвальд, заходя в палату.

Мы входим следом за ним, и я прикрываю дверь. Теперь спящий, бледный Улле окружен визитерами со всех сторон.

– Луна всегда прячет свою темную сторону. – Доставая из чемодана какую-то штуковину, произносит Анна. Это цепочка, на конце которой болтается кулон – темный с вкраплениями рыжего остроугольный камень. – Помоги мне, Сара.

Она протягивает дочери мешочек. Та послушно вынимает оттуда черные перья и начинает раскладывать на груди Улле, пока они не образуют что-то, напоминающее по форме солнце.

– Кольцо. – Командует Анна.

Сара шарит по карманам, затем, словно сообразив что-то, торопливо вынимает из нижней губы серебряное колечко и кладет по центру – как раз туда, где смыкаются основания перьев.

– Покажи. – Разматывая цепочку над грудью Ульрика, шепчет Анна. – Покажи…

И я, наконец, понимаю: это маятник. Острый уголок камня замирает как раз над центром кольца, а затем, повинуясь неведомым силам, вдруг начинает раскачиваться. Туда-сюда, туда-сюда. Быстрее и быстрее. Не знаю, как цыганка это делает, но камень на цепочке внезапно словно замирает, а затем меняет траекторию – пускается кружиться по кругу, создавая такое движение воздуха, что птичьи перья начинают подрагивать, будто собираясь взлететь.