То, что случилось потом, несколько озадачивает креационистов и сторонников разумного замысла, ищущих подкрепления своей убежденности в том, что изучение теории эволюции представляет угрозу для религиозной веры.[16] Ряд факторов, имеющих отношение к моему отвращению от веры, к процессу, обратному возрождению в вере, можно было проследить вплоть до моего опыта обращения к религии. Вскоре после того, как я принял сердцем Христа, я с жаром объявил еще одному своему глубоко религиозному школьному другу по имени Фрэнк, что я стал христианином. Я ожидал воодушевленного приема в члены клуба, куда он так усердно уговаривал меня вступить, но вместо этого Фрэнк был разочарован – ведь я обратился к Пресвитерианской церкви и присоединился к ней! – и объяснил, что я совершил большую ошибку, выбрав «неправильную» религию. Сам Фрэнк был свидетелем Иеговы. После школы (и до университета Пеппердина) я учился в колледже Глендейл, где мою веру испытывали несколько нерелигиозных преподавателей, особенно Ричард Хардисон, чей курс философии заставил меня пересмотреть свои аргументы наряду с фактами, как оказалось, не всегда здравыми и верными. Но согласно христианской мантре испытание веры – шанс дать окрепнуть этой вере в Господа. И она действительно крепла, поскольку ей не раз бывал брошен весьма серьезный вызов.

После Пеппердина я приступил к учебе в аспирантуре Университета штата Калифорния в Фуллертоне, специализируясь на экспериментальной психологии. Я по-прежнему был христианином, хотя устои моей веры уже трещали под тяжестью других факторов. Из чистого любопытства я записался на предназначенный для бакалавров курс эволюционной биологии, который читал неугомонный преподаватель Байард Браттстром, герпетолог (специалист по рептилиям) и одаренный шоумен. Занятия проходили по вторникам, с семи до десяти вечера. Я обнаружил, что свидетельства эволюции несомненны и многочисленны, а аргументы в пользу креационизма, о которых читал, – неоднозначны и бессодержательны. После того как заканчивалась трехчасовая демонстрация эрудиции и развлекательного таланта Браттстрома, его слушатели перебирались в «Клуб 301» в центре Фуллертона – ночной клуб, где студенты зависали надолго, под взрослые напитки обсуждая недетские вопросы. К тому времени я уже сталкивался со всевозможными точками зрения, преимущественно во время шумных дебатов на курсах и семинарах в Пеппердине, но в новых условиях мне прежде всего бросилась в глаза неоднородность убеждений моих однокашников. Поскольку меня окружали уже не только христиане, не предполагалось никаких социальных наказаний за скептическое отношение почти к чему угодно. Но за исключением дискуссий в «Клубе 301», затягивавшихся до глубокой ночи, в учебной обстановке вопрос религии никогда не поднимался. В аудиториях нам полагалось заниматься наукой, что мы и делали. Религия просто не вписывалась в эту среду. Так что мою христианскую веру уничтожил не факт изучения мной теории эволюции, а возможность оспаривать любые убеждения, не опасаясь психологических потерь или расправы общественности. Но в этом процессе сыграли свою роль и другие факторы.

На кафедре психологии, где я официально учился, стремясь получить степень магистра экспериментальной психологии, моим научным руководителем и наставником был Дуглас Наварик, ученый старой школы и приверженец Скиннера, который проповедовал скрупулезную научную методологию и не терпел у своих студентов ни предрассудков, ни небрежности мышления. Как он напомнил мне в недавнем письме, отвечая на мой вопрос относительно его убеждений в те давние времена (по прошествии трех десятилетий воспоминания поблекли), «в научных рамках я придерживаюсь традиционного, эмпирического, причинно-следственного подхода (то есть независимых и зависимых переменных). Но вне этих рамок я стараюсь сохранять «непредвзятость», чтобы ничего не упустить, например, возможность того, что совпадение может означать нечто большее, чем случайное событие, поэтому обращаю внимание на дополнительные признаки смысла, то есть закономерности событий, но признаю, что это чистейшие домыслы».