– Что успели, тому и рады, – зло огрызнулся Николай Сергеевич. – Сколько дал времени, то и получай.

– Опять?!

– Ну, не колдун я, князь! – взмолился Булыцкий. – Из кожи лезли вон, да что за время это сделаешь, если даже кузницы нет ладной?! Ночами не спали, а тебе опять все нелепо! Ты бы, вместо того, душу чтобы терзать, кирпичу дал!

– На что тебе кирпич, чужеродец?! Тюфяки, что ли, из него ладить? – к невероятному облегчению преподавателя, зычно расхохотался Дмитрий Иванович. – Так не пальнешь с такого! Дорог ох как получится! Давай показывай, что там у тебя! – тоже успокоился Московский князь. – А там и видно будет.

– Как скажешь, – Булыцкий решительно направился к орудию.

– Корней, прочь поди! – прикрикнул он на возившегося у орудия монаха. – Сам справлю, – принялся он деловито осматривать свое творение. Убедившись, наконец, что все в порядке, пенсионер подозвал своих помощников, которые, перекрестясь, живо зарядили орудие. – А теперь подите все отсюда. – Преподаватель мрачно сплюнул себе под ноги.

– Ты чего, Никола?

– Ежели, не дай Бог, случится чего, так и мне отвечать, – проворчал в ответ пенсионер. – Подите, я сказал! – прикрикнул Булыцкий, видя, что монахи мешкают, не зная, как поступить.

– Делайте, делайте, что чужеродец кажет, – привел их в чувство Дмитрий Иванович.

Снова перекрестясь, те молча отошли.

– Погоди же ты, Никола, – Сергий статно подошел к пожилому человеку. – Ох, и горяч ты, – осеняя того знамением, пробормотал он. – Да все, за что берешься, – дела, угодные Богу.

– Благодарю, отче.

– Бог в помощь, Никола.

– Благодарю. – Булыцкий поклонился еще раз. Потом, убедившись, что все отошли на безопасное расстояние, решительно взял просмоленную головешку и, опустившись на колено, поднес полыхающий факел к фитилю. – С Богом, – стиснув зубы, прошептал он.

Секунда, показавшаяся целой вечностью, а затем – взрыв! Булыцкий буквально каждой клеткой своего тела почувствовал, как задрожал воздух вокруг коротенького бочкообразного ствола, и через секунду воздух распорол сухой треск разгорающегося пороха вперемешку со стоном разрываемого мощным внутренним напряжением ствола. Земля взбрыкнула, сбивая Булыцкого с ног, в лицо дохнуло жаром, а слух резанул вскрик боли… как он понял чуть позже – его же собственный. Николай Сергеевич потерял сознание. Последнее, что он помнил, укоризненный голос Дмитрия:

– Что с тебя толку, чужеродец? Вон, тюфяка и то не дождешься с тебя; порох дорог нынче, не укупишь на затеи твои. Хоть бы сделал чего, а то все – попусту!

Итак, шов, не выдержав внутреннего напряжения, лопнул, оглушив Николая Сергеевича. Впрочем, все обошлось, если не считать контузии[10] легкой да пораненных век. Как же возрадовался он, что к пушке с глазами закрытыми подошел, а то, не ровен час, слепым остался бы! Ну а в остальном скверно все было. Раздосадованный Дмитрий Иванович уехал назад в Москву, строго-настрого приказав Сергию присматривать за преподавателем: «Не ровен час, Богу душу отдаст! Не сочти за труд, присмотри за Николой. Да за порохом пригляди. Оно, как сердце чуяло, что путного не получится ничего; сверх привез, чтобы и дальше чужеродец не останавливался. А паче пусть сам сделает!»

На том расстроенный Дмитрий Иванович и умахнул назад в Белокаменную. Впрочем, недовольных двое было: великий князь московский и сам Николай Сергеевич. Пенсионера-то самого неудачи сплошные не меньше князя тревожили да душу терзали; не так, что ли, делает чего?! А тогда что и как переиначить, чтобы ладиться началось-то?! Хотя, оно, конечно, и оправдание было: времени действительно прошло всего три месяца, да только слабым утешением было это для неугомонного трудовика. Привыкший все делать путно, никак не мог смириться преподаватель с неудачей. А тут еще и перед князем в лужу сел. Нет, никак не годилось так дела вершить! Потому и решил Булыцкий – во что бы то ни стало даст орудия требуемые!