Да, иногда кажется, что мне удалось забыть. Но потом яркая вспышка света ударяет по глазам, внутри черепной коробки взрывается сгусток боли, стремительно распространяется взрывной волной, заполняя собой все пространство, разметает мысли и чувства, убивает силу воли, благодаря которой ты стараешься не думать, не вспоминать.

Страшно терять свою семью. Вдвойне страшно, когда эта потеря – результат не смертельной аварии или страшной болезни, не стечение обстоятельств, а следствие чужой, тщательно спланированной подлости. Страшно втройне, когда эту подлость придумал и воплотил близкий тебе человек. Тот, ближе которого у тебя не было.

До шестнадцати лет у меня был брат. Родной старший брат, вписывающийся за меня в любой школьный конфликт, помогающий с уроками, защищающий от родительского гнева. До шестнадцати лет у меня была семья, в которой меня не всегда понимали, но точно любили. По крайней мере, мне так казалось.

С тех пор прошло очень много лет. Но я до мельчайших подробностей помню тот день, когда всего этого у меня не стало. Ни брата, ни семьи, одно только неизбывное одиночество. Как оказалось, оно не проходит только от того, что рано или поздно ты оказываешься среди людей. От сковавшего тебя холода не спасает собственная семья, любимые рядом, их поддержка, ласка, внимание и готовность мириться с твоим настроением, когда тебя «накрывает».

Я помню ту последовательность сменяющихся внутри чувств – от непонимания через удивление к изумлению, ужасу и отчаянию, – когда до тебя вдруг начинает доходить, что тебя предали. Вы скажете мне, что любой человек рано или поздно сталкивается с предательством. Но когда тебя предает собственный брат, когда в искусно состряпанную им чудовищную ложь безоговорочно верят родители, а тебе при этом всего шестнадцать, ты не думаешь о том, что так бывает со всеми.

В этот момент ты просто в одиночестве стоишь на вершине высокой, совершенно голой скалы, под которой бушует бездонное море. С грохотом срываются вниз камни под твоими ногами, утес становится все меньше, и ты понимаешь, что сейчас свалишься в пучину, и море поглотит тебя, сомкнет волны, навсегда закрыв солнечный свет. Поверьте, больше никогда в жизни мне не было так больно.

Когда ты осознаешь, что тебя предали, ты делаешь единственно возможное – поворачиваешься и уходишь. Обычно так поступают с приходом взрослости, но мне пришлось уйти, когда мне было всего шестнадцать. Нет, не уйти, уехать. Поменять город и окружение, лишиться семьи и привычного образа жизни, а главное – веры в людей. Тогда меня спасли бабушка и дед, которые не дали пропасть, вытащили из пучины отчаяния, вдохнули веру в себя и надежду на то, что когда-нибудь все обязательно наладится.

Благодаря им я выжил. Стал взрослым. Научился прощать. На это ушло много лет. Чем дальше уводила меня жизнь от того нескладного, смертельно раненного подростка, который никак не мог понять, почему в одночасье лишился родителей и брата, тем больше готовила к тому, чтобы однажды понять, а вслед за тем и простить.

Несколько раз мне казалось, что все получится. В смысле, воссоединение семьи состоится, потому что там, дома, вернее, в месте, которое когда-то было моим домом, меня все так же любят и ждут. Мне было двадцать три, когда умер дед, а вслед за ним, спустя месяц, ушла из жизни бабушка. Тогда мне казалось, что смерть – прекрасный повод для прощения, но телеграмма, отправленная родителям, осталась без ответа. Они не приехали на похороны. Ни на первые, ни на вторые, ни на девятый день, ни на сороковой.