Домой!

Ей впервые за многие недели остро хотелось домой. Не пугала пустота без мужа и Игорька. Не пугала тишина, которая все последнее время ее угнетала и выворачивала душу наизнанку. Хотелось запереться на все три замка, переобуться из уличных кроссовок в теплые мохнатые тапки, сварить кофе, слепить аккуратненький бутербродик с листом салата, сыром и тоненьким ломтиком семги. Потом засесть за тетрадки, необременительно как-то это сегодня было. Потом, когда совсем стемнеет, зажечь любимый ночник, свернуться клубочком в углу дивана и под тихий лепет телевизора позвонить Ирке. Сто лет не общались, уже и соскучиться успела.

Ирка была ее любимой и единственной подругой. Их отношения были очень древними, уходящими своими корнями в ясельное детство, кажется. Аня сколько себя помнила, столько помнила Ирку – суматошную полнотелую блондинку с очень активной личной жизнью и желанием всегда быть в курсе всего. Сашкин уход из дома Ани она просмотрела и дико дулась на подругу.

– Вечно все скрываешь! – шипела она на нее при встречах. – У вас были проблемы, а ты скрыла!!!

– Не было проблем, – вяло отзывалась Аня, лежа на диване, как покойница. – Все было превосходно, и тут – бац!

– Бац просто так быть не может. Тут не бац, а бабс!

– В том-то и дело, что нет никого.

– Ага! – кривила красивый яркий рот Ирка. – Нет у него никого, как же, поверю! Если нет бабы, значит, есть мужик.

Аня принималась яростно отстаивать гетеросексуальные особенности своего бывшего, они собачились с Иркой, потом шли в кухню, принимали по мензурке коньячку, чтобы сосуд расширить, как любила говорить подруга. И Сашкину подлость оставляли на потом. Как-нибудь «потом» отодвигалось и отодвигалось. Ирка снова с кем-то мутила, Аня отстаивала право быть хорошей и единственной матерью своему сыну. И посему, по ее подсчетам, которые она совершала, стоя у распахнутой двери погибших соседей, виделись они в последний раз с подругой месяца три уж как назад. И почти тогда же созванивались. Непорядок! Надо восполнить пробел. Надо позвонить, пригласить к себе. Теперь вот и любопытство ее есть чем побаловать. Под мензурку можно будет поохать, пожалеть погибших. Следом и себя, живых, но прозябающих.

– Вы, Анна Ивановна, не спешите удрать, – заставил ее вздрогнуть Володин, осторожно тронув за локоток и поймав буквально на пороге. – Вам еще бумаги подписать нужно.

– Уже скоро?! – Она подняла на него расстроенные глаза. – Мутит, если честно.

– Меня, если честно, тоже, – шепнул он ей доверительно и опустил глаза вниз. – Там у вас, в квартире, чисто, уютно, наверняка пироги есть.

– Нету, – растерялась она, не понимая, напрашивается он к ней в гости или просто мечтает сменить обстановку все равно на что. – Не пеку. Некогда.

– Я так и думал, – кивнул Володин.

Тут же громко позвал кого-то по имени и через минуту потащил ее и седого с восьмого этажа за кухонный стол расписываться в бумагах. Но тут возникло неожиданное препятствие: авторучка перестала писать. Володин и дул на нее, пытаясь растопить застывший гель дыханием. И раскручивал, проверяя стержень на наличие геля. Все будто было, а ручка не писала. Ане даже показалось, что он нарочно все это проделывает, чтобы задержать ее в этой квартире подольше. Уж из вредности или как, неизвестно, но злой умысел был ею заподозрен. Проклятый педагогический опыт, заставляющий все и вся брать под сомнение. Выучили малолетние изверги, на всю жизнь выучили!

– Вот вам авторучка, господин полицейский, – протянула она ему авторучку, нашарив ее в кармане кофты. – Эта пишет сто процентов.