Розалин расколола канталупы о речной валун. Вскоре от дынь остались одни корочки, и мы стали пить воду, зачерпывая ее ладонями и не заботясь ни о водорослях, ни о головастиках, ни о том, не гадят ли вверх по течению в речку коровы. Затем мы сели на берегу и посмотрели друг на друга.

– Мне просто интересно, почему из всех мест на земле ты выбрала именно Тибурон, – сказала Розалин. – Я о нем никогда даже не слыхала.

Хотя и было темно, я вынула из сумки картинку с Черной Мадонной и протянула Розалин.

– Это принадлежало моей маме. На обратной стороне написано: «Тибурон, Южная Каролина».

– Поправь меня, если я не так поняла. Ты выбрала Тибурон, потому что у твоей матери была картинка с названием этого города на обороте – и все?

– Ну, подумай сама, – сказала я. – Она наверняка бывала там, иначе откуда у нее эта картинка? А если так, то кто-нибудь запросто может ее вспомнить.

Розалин повернула картинку к лунному свету, чтобы лучше ее разглядеть.

– И кто это на картинке?

– Дева Мария, – сказала я.

– Но, если ты до сих пор не заметила, она черная, – сказала Розалин, и по тому, как она, раскрыв рот, глядела на картинку, я видела, что это произвело на нее впечатление. Я могла прочесть ее мысли: «Если мать Иисуса черная, то почему нам известно только о белой Марии?» Это было все равно как если бы женщины узнали, что у Иисуса была сестра-близнец, которая получила свою половину божественных генов и при этом – ни капли славы.

Она вернула мне картинку:

– Думаю, мне можно смело умирать, потому что я уже видела все.

Я засунула картинку в карман.

– Знаешь, что сказал Т. Рэй о моей маме? – спросила я, собираясь наконец рассказать ей о том, что произошло. – Он сказал, что мама бросила меня и Т. Рэя задолго до своей смерти. Что она просто приходила забрать вещи, когда это произошло.

Я ждала, чтобы Розалин сказала, насколько это нелепо, но она смотрела прямо перед собой, как бы взвешивая подобную возможность.

– И это неправда, – сказала я таким голосом, словно кто-то выталкивал его снизу через горло. – А если он думает, что я поверю этим байкам, значит у него дырка в его так называемом мозгу. Он просто все это выдумал, чтобы меня наказать. Я знаю, что это так.

Я могла бы еще добавить, что у мам есть инстинкты и гормоны, которые не позволяют им бросать своих детей, что даже свиньи и опоссумы не покидают своих детенышей, но Розалин, обдумав наконец сказанное мной, произнесла:

– Ты, возможно, права. Твой папаша мог бы сделать и не такое.

– А моя мама никогда бы не сделала того, что он сказал, – добавила я.

– Я не была знакома с твоей мамой, – сказала Розалин. – Но мне приходилось видеть ее издалека, когда я возвращалась из сада после уборки. Она обычно развешивала белье или поливала огород, а ты была возле нее, играла рядом. Только однажды я видела ее без тебя.

До сих пор я и понятия не имела, что Розалин видела мою маму. Внезапно я почувствовала головокружение, не знаю, было ли это из-за голода, усталости или от этих поразительных новостей.

– И что она делала в тот раз, когда ты видела ее одну? – спросила я.

– Она сидела за сараем с трактором, прямо на земле, и глядела в никуда. Когда мы прошли мимо, она нас даже не заметила. Помню, я подумала, что она выглядит печальной.

– Еще бы. Кто хочешь будет печальным, живя с Т. Рэем.

Словно бы лампочка вспыхнула на лице Розалин – вспышка понимания.

– Ага, – сказала она, – до меня дошло. Ты убежала из-за того, что твой папаша сказал о твоей маме. Это не имело никакого отношения ни ко мне, ни к тюрьме. А я тут как дура сижу и волнуюсь, что ты из-за меня убежала и нарвалась на неприятности, а ты бы все равно убежала. Ну что ж, спасибо, что захватила меня с собой.