Бейли повернулась к остальным:

– Перенесем мебель сюда.

– Это каким же образом? – поинтересовался Филипп, кивнув в ту сторону, откуда они пришли. К сараю не вело даже тропинки, не говоря уже о подъездной дорожке для фургона.

На миг Бейли растерялась, но вдруг просияла:

– Если не ошибаюсь, машина, которую вы мне купили, полноприводная? Тогда мы проложим тропу. – И она ринулась в узкий просвет, оставленный в кустах четырьмя телами.

К Филиппу подошел первый грузчик.

– Если уж что втемяшилось женщине, лучше не попадаться под горячую руку, – негромко заметил он и хмыкнул.

Филипп притворился, что не слышит.

Через несколько часов, когда сарай заполнился ящиками, коробками и мебелью, закутанной в упаковочную пленку, Бейли дала каждому грузчику по пятьдесят долларов чаевых.

– Такие расходы вам теперь не по карману, – напомнил Филипп, когда грузчики укатили. – Если уж понадобилось, давайте на чай понемногу.

Бейли зашагала к дому, обогнав Филиппа и высоко держа голову. Когда они шагнули через порог, Филипп взял ее за руку.

– Лил… то есть Бейли, нам надо поговорить. Вам нельзя оставаться здесь одной. Это… это… – Он никак не мог подобрать слов, как можно точнее выражающих все, что он думает об этом заброшенном старом доме. Ему невольно вспоминалось, какую жизнь Бейли вела с тех пор, как он ее знал: слуги, дворцы, шелковые простыни. Как и Кэрол, почти все время Бейли посвящала уходу за собой. – Если вы останетесь здесь, это будет похоже на попытку Марии Антуанетты приобщиться к крестьянской жизни, – с досадой продолжал он. – Вы же понятия не имеете, как здесь живут и работают люди.

– Да я вообще мало что знаю, – согласилась Бейли, озаренная светом уходящего дня. – Но разве у меня есть выбор?

– Я позабочусь о вас, – торопливо пообещал Филипп. – Я куплю вам дом, я…

Бейли прищурилась.

– Хотите сказать, что купите мне дом на деньги, заработанные у Джеймса Мэнвилла, поселите меня там, – она шагнула ближе, – и будете старательно оберегать? Значит, вот что вы задумали? Как Питер-Тыквоед?[2] – Она стояла так близко, что почти касалась его носом. Понизив голос, она продолжала: – Или хотите попытаться занять место Джимми? Думаете, получится? Если одному мужчине удалось, значит, удастся и другому? Любому другому? Даже вам? Решили, если уж я шестнадцать лет прожила затворницей с одним человеком, значит, настолько привыкла к уединенной жизни, что меня устроит даже такой хозяин гарема, как вы?

Заморгав, Филипп выпрямил спину и попятился.

– Я совсем не то имел в виду. Просто этот дом для жизни непригоден.

– Да, абсолютно, – согласилась она, гневно нахмурившись. – Только знаете что? Он мой. Насколько я понимаю, я его заработала – хотя бы тем, что терпела все эти кошмарные вечеринки, мучилась на них ради Джимми, зная, что все вокруг следят за мной во все глаза и обсуждают каждый мой взгляд, слово и проглоченный кусок. – Заметив, что Филипп дрогнул, она сделала еще шаг вперед. – Неужели вы считали, что я ничего не слышу? Вы шептались у меня за спиной о том, какая я толстая и что такой дурнушке не место рядом с деятельным и богатым человеком вроде Джимми. Вы говорили…

– Я – нет, – негромко уточнил Филипп. – Ничего подобного я никогда не говорил, так что незачем делать из меня врага.

– Тогда почему же вы теперь работаете на Атланту и Рея?! – выкрикнула она и умолкла. Она вовсе не собиралась бросать это обвинение ему в лицо, не хотела, чтобы он понял, как больно ранил ее этот поступок.

Филипп не спешил отвечать. Сдержанный от природы и вдобавок наученный опытом юриста, он редко шел на откровенность, за что Джеймс особенно высоко ценил его.