Чумной Доктор следовал за ним на изрядном расстоянии.

Мастер вспомнил, что граф Фоскари просил сохранить его визит в тайне, и решил принять кое-какие меры. Выйдя на берег канала, он увидел свободную гондолу и помахал лодочнику. Тот пристал к берегу, мастер Якопо запрыгнул в лодку и велел править к Большому каналу.

Обернувшись, он увидел, что Чумной Доктор безуспешно высматривает другую гондолу. Мастер усмехнулся: пока этот соглядатай найдет гондолу, он будет уже далеко.

Когда гондола вышла в Большой канал, мастер велел лодочнику плыть к дворцу графа Фоскари.

Когда гондола подплыла к самому дворцу и ткнулась в причал, на причале появился рослый молодчик, одетый в камзол графских цветов – синего с серебром.

– Кто такой? – спросил он, нагло уставившись на мастера Якопо.

Мастер преодолел раздражение от его наглости и представился:

– Якопо Робусти, живописец, по приглашению господина графа.

– Якопо Робусти? – переспросил привратник. – Никогда не слышал о таком!

– Может, ты слышал о Тинторетто?

Мастер Якопо не любил своего прозвища – Тинторетто, сын красильщика. Но именно под этим именем его знали в Венеции, именно этим именем за спиной называли его коллеги-живописцы и даже собственные ученики.

– Тинторетто? – насмешливо переспросил привратник. – Как же, как же! Господин граф и правда говорил, что ждет в гости сына красильщика! Проходи, Тинторетто! – и он отступил в сторону, давая мастеру возможность перейти на причал. – Пройди через холл, – показал он на распахнутую дверь, – поднимайся по этой лестнице и иди налево по коридору.

Мастер Якопо сдержанным кивком поблагодарил наглеца и вошел во дворец.

Как и в большинстве венецианских палаццо, первый этаж дворца Фоскари был нежилым. Во время подъема воды его заливали тусклые воды лагуны, да и сейчас под ногами тут и там темнели лужи, а по стенам расползались неровные пятна плесени. Однако в этом была какая-то своеобразная красота, и мастер Якопо на мгновение задержался, оглядывая просторное полутемное помещение.

В последнее время он находил необычную прелесть в таких мрачных, плохо освещенных комнатах и часто писал их, стараясь передать сложный, напряженный колорит.

Тут же он напомнил себе собственный девиз: рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана…

Но его великий учитель Тициан любил яркие, интенсивные цвета, хорошее освещение, которое позволяло выявить и раскрыть всю красоту предметов и человеческих лиц…

Мастер Якопо подошел к основанию широкой мраморной лестницы и решил позднее подумать о парадоксе освещения.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, он повернул налево, как велел ему наглый привратник, прошел по коридору и оказался перед неплотно закрытой дверью, из-под которой пробивался неровный, колеблющийся свет. Прежде чем открыть эту дверь, он заглянул в проем, чтобы убедиться, что пришел куда надо.

За дверью находилась довольно большая, скудно освещенная комната с висящими по стенам ткаными коврами, узоры которых терялись в полутьме. Посреди комнаты, немного наискосок, стоял длинный стол, заставленный полупустыми блюдами и кувшинами с вином. Трапеза, судя по всему, подходила к концу, и люди за столом были заняты каким-то важным разговором.

Внезапно мастер Якопо понял, что напоминает ему эта картина.

Тайная вечеря!

Так же, как во время последней трапезы Иисуса с учениками, за столом было тринадцать человек, среди которых ни одной женщины. Так же, как во время той великой и трагической трапезы, один из присутствующих выделялся среди прочих, словно отмеченный печатью избранничества и роковой, неотвратимой судьбы. Это был мужчина примерно сорока лет с красивым лицом, которое немного портил шрам на левой щеке. И на этого человека падал свет от укрепленного на стене канделябра, создавая вокруг его головы сияющий нимб.