– Он стоял на углу с колокольчиком и кричал, – заговорила она, комкая в руках мокрый носовой платок. Кричать на улицах, рекламируя свой бизнес, дело полезное, хотя прохожие могут оглохнуть. Все от разносчиков свежего молока до точильщиков ножей и ножниц вопиют о своем ремесле по обе стороны дороги. – Шустрый такой клоп, аккуратный и ловкий с виду.

– Где он стоял? – спросил я.

Она покачала головой.

– Не знаю. Не помню.

– Но ты должна вспомнить, Грейс! – воскликнул Тёрл.

– Нет. Вы не можете отправить его в исправительный дом, мистер Уайлд. Ему там не выжить, он и сам того не понимает. Клянусь, никогда больше не стану приводить его в дом, обещаю.

Детей, виновных или заподозренных в преступлениях, полицейские должны были отправлять в это заведение. Мне самому за полгода службы доводилось исполнять это предписание раз сто, не меньше, хоть я и не считал, что порка плеткой с девятью узлами ничуть не способствует исправлению малолетних беспризорников. О том можно судить хотя бы на примере моего брата. А стоит только подумать, как близка была к этому моя маленькая подружка Птичка Дейли, как ее едва не похоронили за этими каменными стенами по наущению Шелковой Марш, в груди все так и сжимается от страха. Если б я мог смести с лица земли это чудовищное заведение, то считал бы, что прожил жизнь не зря.

– Ни разу в жизни не отправил ни одного ребенка в исправительный дом, – мрачно заметил я. – Так где, говоришь, ты встретила этого парнишку?

– Не заставляйте меня говорить. Но, конечно, поступил он не очень хорошо, но…

– Да я скорей руку себе отрежу, чем отправлю ребенка в исправительный дом, – я клятвенно приложил руку к звезде на лацкане. – Пожалуйста, Грейс. Скажи, где он просит, чтобы его взяли на работу?

Девчонка смотрела на меня широко распахнутыми испуганными глазами. Думаю, если б она смогла взять мокрую тряпку и стереть это воспоминание, как мел с доски, то так бы и поступила. У нее не было ни единой веской причины доверять мне. Но, с другой стороны, откуда ей было знать, что я не брошу ее за решетку в Гробницы за неповиновение? И вот, наконец, она выдавила:

– Да помоги ему Господь. Он, бедняжка, стоит на углу Восемнадцатой и Третьей авеню. Боже, спаси и избавь его от несчастий…

Голос Грейс звучал надтреснуто, точно она надорвала связки, а «несчастье» стояло прямо перед ней в лице копа с медной звездой. Перед тем, как развернуться и уйти вместе с Пистом, я обернулся и бросил:

– У меня нет доказательств, сама знаешь. Просто хочу потолковать с ним, вот и всё.

Тут вдруг Грейс грустно усмехнулась.

– Не получится.

– Это почему же? – спросил мистер Пист.

– Сами увидите, – ответила она.

А потом зарылась лицом в жилетку Тёрли, и все ее тело содрогнулось от рыданий. И тут я понял нечто такое, чего не удавалось понять прежде.

Я был не первым копом, с кем довелось столкнуться Грейс. Или, возможно, просто услышать. Да, верно, она боялась нас, но за этим страхом стояло нечто более глубинное, врожденное, что ли. Меня охватила тревога; я пытался понять, что же именно, но говорить с ней сейчас об этом не было смысла. Мы зашагали к выходу, слыша за спиной рыдания Грейс и утешительное бормотание Тёрли. Вышли и увидели, что небо над головой приобрело грозный стальной оттенок.

Он спросил: «Ты раб на всю свою жизнь?» Я ответил, что да. Похоже, на доброго ирландца эти слова произвели глубокое впечатление. Он обернулся к своему спутнику и заметил, какая жалость, что такому славному молодому человеку суждено быть рабом до конца своих дней… И они оба посетовали мне бежать на север; сказали, что там я непременно найду друзей и что буду там свободен.