), шевелился мой язык-равнина, текли реки моей крови, моя грудная клетка напоминала скелет какого-то огромного доисторического животного, а сердце бухало так громко, что даже земля содрогалась под ногами. Вернее, не земля, конечно, а мой пищевод. Я же сама себя проглотила, и значит, как пища, шла по пищеводу прямиком в желудок, который виднелся на горизонте в виде раззявленной черной пасти.

Попасть в желудок, даже в свой собственный, я, как вы понимаете, особым желанием не пылала и поэтому свернула налево, чтоб поглазеть на свое сердце вблизи. И вот когда я подошла к своему сердцу, то буквально в двух шагах от него я увидела… бар. Он так и назывался: «В двух шагах от сердца». Я, конечно, обалдела, но не особо – ведь это ж был сон.

Короче, я захожу в этот барчик, сажусь на высокий табурет у барной стойки и заказываю стакан водки (во сне я иногда пью). В это время на эстраду выходит певица – глаза узкие, лицо плоское, короче – японка, и начинает петь по-японски (а я все абсолютно понимаю, хотя наяву по-японски ни бум-бум):

Ну и так далее… И почему это ей хотелось получить в подарок прошлогодний снег, а не бриллианты, к примеру? Впрочем, на то она и японка. У них в Японии все шиворот-навыворот. У нас, к примеру, «яма» и означает – яма, а по-японски «яма» означает – гора. А самая большая гора в Японии так и называется Фудзияма…

Ой! Опять я не в тему. Приношу сорок килограммов извинений!..

Короче, пью я водку, слушаю японку и вдруг вижу, что рядом со мной, на соседнем табурете, сидит… Гафчик. Потягивает себе коктейльчик через соломинку и хвостиком повиливает – виль-виль.

– Привет, Эмка, – говорит он на чистейшем русском. – Как делишки?

– Супер! – отвечаю я. – А ты что, Гафч, говорить научился?

– Не только говорить, – говорит, – а еще и писать. – И протягивает мне здоровенный томище под названием «Моя собачья жизнь». – Вот, воспоминания написал. Зацени.

– Ух ты! – заценила я. – Подаришь с автографом?

– Без проблем. – И Гафч ловко так нацарапал на обложке: «Начинающей поэтессе Эмке Мухиной от великого писателя Гафчика». Это он типа прикольнулся, потому что – забыла вам сказать – я в своих прикольных снах еще и стишки прикольные сочиняю. Типа таких:

Стишок, конечно, отстойный, сама понимаю. Ну да я ж не А. С. Пушкин, а Э. И. Мухина. Угадайте, кстати, с трех раз, кто этот – «он, он, он». Если угадаете – получите мои бурные и продолжительные аплодисменты! Впрочем, ладно, можете не гадать, я вам и так скажу: «он, он, он» – это Володька Воробьев. Наяву он мне теперь почти не звонит, зато в моих снах трезвонит постоянно, иногда по нескольку раз за один сон.

Вот и в этом сне затрезвонил мой будильник… ой, то есть, мобильник: тра-ля-ля-ля тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля… – на мотив песенки: «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…»

Конечно же, это был Воробей.

– Привет, Мухина!

– Привет, Воробей!

– Ты где?! – интересуется он с ходу.

– Ушла в себя, – отвечаю.

– А что ты там делаешь?

– Сижу в барчике, в двух шагах от своего сердца.

– А с кем? – тут же начинает ревновать меня Володька. (Наяву-то я ему до лампочки. Он по уши в своих инопланетян втюренный и втресканный.)

– С Гафчиком, – успокаиваю я его.

– И Гафч там?!

– Ага. А что?

Воробей помолчал-помолчал, а потом и говорит:

– А ты знаешь, Мухина, что Гафч не тот, за кого себя выдает?

– А за кого он себя выдает? – не врубилась я.