– Перепугалась? – догадливо хмыкнул участковый, вдруг нагнулся, не выпуская Татьяну из рук, поставил опрокинутую табуретку нормально, усадил ее на нее. – А куда, в самом деле, ты собиралась-то?

– Никуда! Просто одевалась. Что мне, по хате голой блуждать? – фыркнула Татьяна и глаза отвела.

Врет! Внутри у Степаныча заныло. Врет девка, а почему врет? Он же на самом деле ее на коленках качал, когда она еще под стол пешком ходила. Он тут, считай, каждого ребенка на своих руках держал. И все воспитывал, по голове поглаживая. Все уму-разуму учил. Неужели проглядел эту вихрастую цыганочку? Неужели испортиться смогла, пока он бумаги учился длинные и умные строчить, отписываясь для начальства?

– К нему собиралась? К Игорю? – подсказал Бабенко и покачал головой. – Ты не понимаешь, Танюша, куда влипла! Просто не понимаешь! Сейчас я с тобой говорю строго, но вежливо. А те вон ребята... – он указал пальцем за окно, – сейчас ходят по домам и ведут опрос жителей. Дойдут и до тебя. Увидят твою физиономию расцарапанную и в тот же миг на ручках твоих браслеты защелкнут.

– Почему?! – Она уставилась с испугом в окошко.

– Потому что эксперт ихний под Машкиными ногтями кожу обнаружил. Малый дотошный, грамотный, сразу определил, что не бумага под ногтями-то ее, не каша, не древесина, а скорее всего кожа человеческая. Видать, на делах такого рода собаку съел. Оно и понятно, дурака-то не пошлют... Так вот тот умник пока не установил, чья эта кожа. Но стоит им всем взглянуть на тебя...

– А что, если лицо расцарапано убитой, то это значит...

– Это значит, что ты первой попадаешь под подозрение, дорогая. Потом могут случиться и вторые, и третьи подозреваемые, но вот первой, несомненно, будешь ты! – Степаныч откачнулся от пришибленной девушки, обошел табуретку, на которой она сидела. – Подрались вы, а дальше что?

– А ничего. Ушла она, – едва слышно ответила Татьяна, потирая с силой ладонь о ладонь. – Так же ушла, сука, огородами. Так что никто не видел, как она пришла, как ушла. И меня не видел никто. Что же будет-то, Степаныч?! Что будет?!

Он помолчал, подумал. Снова внимательно глянул за окошко. Пока никакой суеты. То ли передумали по домам ходить, то ли правда всех в правление согнали. Чего тогда в Танькин дом не идут? Нет, скорее всего с другого края деревни начали, а ее дом с самого краю. Кстати, в противоположной стороне от того злополучного пруда, на берегу которого помереть было суждено Мане.

– Ты это, слушай, чего спросить хочу, Тань. – Павел Степанович потюкал пальцем по ее голой ключице. – А где бабкин крест-то? Продала, что ли?

– Нет, вы что!

Она вскочила с табуретки, метнулась к комоду, выдвинула верхний ящик, достала маленькую шкатулку, хохломой расписанную, выдернула оттуда крупный золотой крест, цепочка тут же сверкающей змейкой скользнула сквозь ее пальцы, заметалась из стороны в сторону.

– Вот он!

– А чего не носишь?

– Так... Лето. Жарко как-то. Да и...

– Слушай, а такой вот безделицы золотой у тебя не было?.. Чего-то не припомню, видал на тебе, нет... – он указательным пальцем вывел запятую в воздухе. – Маленькая такая, с глазком зелененьким? То ли у тебя видел, не помню, то ли у кого еще?

– Нет, Павел Степанович, у меня точно не было, – произнесла Татьяна с облегчением, убрала крест с цепочкой обратно в шкатулку, вернулась на табуретку, уселась, как на приеме у врача. – Моего всего богатства – один крест вот этот. Да бусы из речного жемчуга.

– А что же к букету-то твой знакомый никакой безделицы не приложил? – игриво пробормотал он и погрозил ей пальцем. – Знаю я вас, современных девушек, с пустыми руками к вам не подходи.