– А восьмой ларец выгружали?

– Позвольте, позвольте, – задумался полковник, – ну да, ведь сломалась четвертая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.

– Что это было за помещение?

– Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надежней места было не сыскать, все равно что склеп – без окон, да и часовой у входа.

– Что значит «почти пустое»?

– В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них – ничего, кроме соли.

– Кто предложил вам это хранилище?

– Один офицер.

– Кто такой?

– Я уже и не вспомню…

– А что дальше?

– Утром, проверив сохранность пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени ее уже отремонтировали, и, не мешкая, мы отправились в путь. А от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием подполковника Слащева и от Москвы до столицы – 2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.

– Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков, несших охранение, так?

– Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.

– А что потом?

– А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и до сих пор: при передаче ценностей все шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмеркой к нему не подходил, и открыть его сумел только слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тотчас же арестовали… А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался! Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! – Он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растерянно добавил: – Видно, сама нечистая сила погубить меня решила.

– Ничего не скажешь, грустная история. – Самоваров поднялся из-за стола и подошел к окну. Заложив руки за спину, он в задумчивости рассматривал, как пожелтевший, но еще живой кленовый лист отчаянно боролся за жизнь, сопротивляясь безжалостному осеннему ветру. И вдруг тихо спросил: – А в Ставрополе хоть в баньке-то попарились?

– Ну да, слава бо… – запнулся на полуслове Карпинский и растерянно посмотрел в сторону надворного советника.

– На ночлег у кого останавливались? – мимоходом спросил следователь, продолжая смотреть в окно.

– Так у него, у полкового провиантмейстера.

– Фамилию помните?

– Да вроде бы… дай бог памяти… ну этот… как гриб, то ли Сыроежкин, то ли Подберезовиков? Или Груздев?

– А может, Рыжиков? – предположил Самоваров и повернулся. Изумленный офицер смотрел на него широко раскрытыми от удивления глазами.

– А откуда вам это известно? Вы что, его уже допросили?

– Помилуйте, Яков Спиридонович. Просто вы произнесли три названия, и в каждом из них заметную роль играет звук «эр». Вот я и предположил, что, вероятно, само слово должно начинаться на одноименную букву. А Рыжиков – самая подходящая вариация.

– Вы, я вижу, господин следователь, намекаете, что, пока я мылся в бане, у меня настоящий ключ выкрали? Но это никак невозможно. Походную сумку с ключами я передал под охрану дежурному по штабу. Так что штабс-капитан Рыжиков тут ни при чем. Откровенно вам скажу: без чертовщины тут не обошлось. Если даже представить, что кто-то в штабе подменил ключ – то как он мог проникнуть в этот подвал, если на дверях стоит часовой, печать не тронута, окон нет, проломов в стене или потолке тоже не наблюдается и подкопа не имеется? Что вы на это скажете?