Иван Авдеевич покинул кабинет командующего и вышел на улицу. Ожидая полковника у штабных ворот, он оказался очевидцем довольно забавной картины: прямо посередине дороги, совсем не обращая внимания на остановившуюся телегу, в глубокой луже купалась большая пятнистая свинья. Лошадь наотрез отказывалась двигаться. Возница – мужичонка в рваном армяке – покрикивал на заплывшее жиром существо, но никакого проку от этого не было. Вдруг откуда-то из подворотни выскочила мелкая, размером с кошку, рыжая дворняжка и, подбежав к хрюшке, что-то протявкала. В ответ раздалось радостное повизгивание, и оба животных, продолжая переговариваться, скрылись в ближайшем дворе. Движение на Генеральской возобновилось.

Дом обер-квартирмейстера имел восьмой порядковый номер и действительно выделялся среди других. Двухэтажный, с большими светлыми окнами, он казался сказочным великаном по сравнению с приземистыми, крытыми соломой мазанками, разбросанными окрест.

Комнату надворному советнику отвели на втором этаже, окнами на Комиссариатскую улицу. В гостиной суетилась прислуга: молодая, лет двадцати, девушка в косынке и длинной до пят юбке, накрывая на стол. Лакей тем временем уже занес большой кожаный чемодан гостя и теперь с трудом втаскивал громоздкий деревянный ящик, доверху набитый камнями.

– А энто, вашбродь, куды изволите?

– А вот рядом с кроватью и поставь, – махнул рукой надворный советник.

Дверь приоткрылась, и на пороге возник хозяин дома.

– Уж не перепутал ли, Фома, часом, багаж? – указывая на торчащие углы ракушечника, неуверенно выговорил Игнатьев.

– Вы про камушки? Мои, мои. Притащил с собой по велению вышестоящего начальства, дабы выявить истинную стоимость строительства казенных ставропольских зданий из сходственного местного материала.

– Ну да, – недоуменно протянул полковник. – Приглашаю спуститься к чаю.

– С удовольствием.

Внизу, посередине просторной и светлой столовой господствовал накрытый белой скатертью круглый стол из орехового дерева с медным, хорошо начищенным самоваром, увенчанным пузатым фарфоровым чайничком фабрики Попова. Легкий дымок живописно клубился под самым потолком. Пахло древесным углем, ароматным кизиловым вареньем, и откуда-то из соседней комнаты внезапно ворвался аромат флер-д’оранжа, а вслед за ним показалась дама в длинном и свободном одеянии. В ее глазах читалась скрытая грусть и какая-то печальная безысходность, поселившаяся на бледном, цвета мелованной бумаги лице.

– Агриппина Федоровна, моя жена, – любезно представил супругу полковник.

Беременная брюнетка в муслиновом платье с круглым, будто отраженным в воде маленьким облачком-животом, слегка распухшим носом и пополневшими губами с трудом выдавила любезную улыбку и протянула гостю маленькую изящную ручку.

– Премного рад знакомству. Иван Авдеевич Самоваров, – надворный советник галантно поклонился и едва прикоснулся губами к нежной, как бархат, коже.

– Наш гость из столицы, из самой что ни на есть цивилизации: с театрами, газетами и французскими магазинами, – вздохнув, произнес Игнатьев.

– Ах, неужели! А я, право же, никогда не была в Петербурге.

– А вот родишь мне богатыря, окрепнешь, а потом и к берегам Невы наведаемся! – пододвигая жене стул, весело пробалагурил полковник.

– Буду рад, дорогая Агриппина Федоровна и уважаемый Родион Спиридонович, видеть вас в стенах моего дома, – учтиво склонил голову Самоваров.

– Благодарим за приглашение. А вы надолго к нам? – подавая гостю чай, поинтересовалась хозяйка.

– Это уж одному богу известно. Хорошо бы, конечно, управиться до заморозков. Очень уж не хочется назад в санях возвращаться, – прихлебывая чай, простодушно заметил Иван Авдеевич и вдруг предложил: – А что, если нам сегодня еще и в гарнизон наведаться? А? Родион Спиридонович?