– Так он мычал, ни «да», ни «нет»…
– Значит, кого-то помните… Ладно, найдем всех, кого вы выдергивали на допросы и очные ставки…
– Все поумирали, – усмехнулся Бакаренко. – Мартышкин труд.
– После того как шлепнули вашего шефа, люди все рассказали ближним…
– Пересказ – не улика… Нет и не может у вас быть улик… Нас теперь так легко не взять – демократия…
И Бакаренко вдруг рассмеялся мелким трясущимся смехом.
В это время дверь отворил Николаша Ступаков и, не глядя на Костенко, сказал:
– Сейчас получим постановление на обыск у вас дома, Бакаренко… По поводу самогонного аппарата. Пошли, будем изымать, телевидение я уже пригласил, «Добрый вечер, Москва!» приедет… Лицо твое покажут москвичам, жди звонков и встреч в подъезде с теми, кто тебя опознает.
И тут Бакаренко рухнул:
– Ладно, ставьте вопросы.
…Вопросы ставить не пришлось; Костенко позвонил Глинскому, и тот сказал, что слесарь Окунев, владелец саблаговской отвертки из кооперативного гаража, утонул во время рыбалки; лодка перевернулась; последний свидетель мертв…
Глава 3
Дмитрия Степанова удалось найти не сразу; раньше, до того как он занимался главным своим делом – литературой и журналистикой, – Костенко знал, где его отловить, а теперь, когда прочитал интервью про то, что тот начал выпускать газету, вытаптывал его два дня, пока наконец Бэмби, старшая дочь Митяя, не продиктовала ему тайный телефон отцовского офиса.
Звонил часа три – без перерыва; все время занято; решил было, что Бэмби перепутала номер; та рассмеялась: «Дядя Слава (а самой-то уж тридцать! вот время-то бежит, а? жизнь прошла – и не заметил!), у них всего две комнаты, один аппарат на десять человек, там ад, но совершенно особенный – ощущение шального, краткоданного, неведомого всем нам ранее счастья». – «И такой появился?» – «Появился; зайдите к отцу, убедитесь сами…»
…Секретарь звенящим голосом задала ужасающий вопрос:
– А вы по какому вопросу?
Костенко хотел было повесить трубку, но удержал себя: все секретари в нашей стране одинаковы, в чем-то подобны сыщикам, только в нас, сыщиках, заложен инстинкт гончей – догнать и схватить, а в них – гены немецкой овчарки: охранить и не дать.
– Скажите вашему шефу, что это Костенко… Он у меня стажировался на Петровке, в шестьдесят втором…
(Господи, двадцать семь прошло! Старики надменно и самоуверенно не ощущают собственной слабости… Делом Федоровой надо б какому двадцатисемилетнему заниматься, а не мне!)
– Не сердитесь, – ответила секретарь подобревшим голосом, – его рвут на куски, поэтому я получила указание от коллектива стать цербером.
– Перечитайте Булгакова, – посоветовал Костенко. – Там про это уже было.
Сняв трубку, Степанов усмехнулся:
– Не ярись, Славик… Зоя у нас каторжанка, дисциплине не на курсах училась, в концлагере, школа что надо…
Встретились в кооперативном ресторане «Кропоткинская, 36» около десяти, за час перед закрытием.
– Что грустный? – спросил Степанов, обсмотрев осунувшееся лицо друга.
– Думаешь, ты – веселый?
– Я – в драке, сие понятно, а ты у нас теперь созерцатель…
– Нам, созерцателям, труднее, Митяй… Со стороны все много страшнее видится, потому что есть время на обдумывание следующего хода… А ведь ходят не одни только черные: белые тоже обдумывают каждый свой ход…
– Раньше ты говорил без намеков.
– За то и погнали… – Он вдруг зло рассмеялся. – «Вы по какому вопросу?»… Надо ж, а?!
– Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда…» Все как полагается… И – понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать; стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так – нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция»… А как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И – пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня – нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…