Словно бы стараясь уйти от этой темы, особист поинтересовался:

– У вас есть оперативные данные на американца?

– Я допрашивал его в свое время…

– Вы же не служили в ЧК…

– Этот американец меня интересовал с восемьдесят первого… Впрочем, – отыграл Костенко, – он был русским, эмигрировал, шел по моему профилю, по делу «катал»; аферы, но с выходом на мафию… Для вас, полагаю, он интереса не представлял… Другое дело – человек, который возил его на машине с фальшивыми номерами, до пятьдесят третьего, повторяю, был майором или подполковником бывшего МГБ… Потом его судили и дали пятнадцать лет…

– Фамилия?

Костенко улыбнулся, ответив вопросом на вопрос:

– Фамилия? Если б я знал всех, кто сидел в Саблаге по делам Берии или Абакумова, я бы назвал фамилию…

– Ни фото, ни робота?

– Есть фоторобот.

– Можно взглянуть?

– Зайдите к капитану Строилову, он теперь шеф… Но по роботу его опознал убитый, Михаил Ястреб; кличка у этого садиста была Хрен.

– Можно познакомиться с вашей разработкой? – спросил Ромашов.

– К начальству обращайтесь…

– Мы дадим наше заключение по металлу завтра к вечеру. Согласны, Иван Спиридонович? – Ромашов обернулся к Назаряну.

– Не успеем. Дня через три. И потом, нам нужен этот самый штык… Завтра не успеем.

– Время теряем, – сказал Костенко.

– Мы пришлем ответ завтра вечером, – повторил Ромашов.

Дружески распрощавшись, уже возле двери, Ромашов остановил Костенко вопросом:

– Это поможет раскрытию обстоятельств убийства Федоровой, Владислав Романович?

Костенко сдержался, чтобы не повернуться на каблуках, так неожидан был вопрос; положил руку на медную ручку массивной двери, спросил:

– У вас было слишком мало времени, чтобы узнать о моей причастности к расследованию убийства Федоровой.

– Было. Еще в восемьдесят втором, когда меня перевели сюда… А до этого я работал в КГБ, слыхал о деле Федоровой, вашу фамилию знаю отменно… Если хотите перемолвиться парой слов – милости прошу, пропуск выпишут без свинской волокиты… Фамилию мою запомнили?

…Костенко решил было поехать на Петровку – новость с капитаном Строиловым его ошарашила, но потом сел в холле на диванчике возле рахитичной пальмы; три кресла, две пепельницы; странно, сейчас надвигается новая кампания – на этот раз против курения; неужели начальство не понимает, что любой запрет рождает постепенный, но грозный протест миллионов?

Запретили водку – взвинтилась наркомания, самогон повсеместен, теперь ввели карточки на сахар…

Запретят курево – еще страшнее станет наркомания, спекуляция будет черной, хоть все внутренние войска против этого дела брось.

Разрешение – к добру, запрет – к гибели. Какой плод сладок-то? В том и штука, что запретный, это тебе не «Краткий курс», это – Библия.

Сколько ж времени он там просидит у Назаряна, подумал Костенко об особисте Ромашове, наверняка сейчас к Назаряну потянутся люди с папками…

Действительно, через пару минут, запыхавшись, прибежали два сотрудника с папками под грифом, потом женщина, затем генерал с кожаным портфелем.

…Ромашов вышел через полтора часа; не удивился тому, что Костенко ждал его, кивнул:

– Пошли ко мне. Отвечу, что помню.

Костенко достал фоторобот, показал Ромашову:

– Этого человека не встречали?

– Нет, – ответил Ромашов.

– Твердо?

– Абсолютно.

– Фамилии следователей Федоровой запамятовали?

– Один умер. Либачев, сдается мне. А Бакаренко, по-моему, жив, работал в ВОХРе Академии наук, но вроде бы оттуда погнали – спивается.

– Их сажали?

– Не помню. Кажется, из партии исключили.

– Звания и пенсии оставили?

– Сняли. А почему вас так интересует этот? – Ромашов кивнул на фото.