– Крышку в клеть пусть вколотят поглубже да закопают сверху! – повысил голос боярин. – Нешто не знаешь, как схроны сии делаются? Закопай да сверху навоза всякого, али сена, или еще чего накидай. А лучше сундуки притащи, мешки с зерном или еще какое добро, что пограбить можно. Тогда глубже рыться не станут. Тут песок везде, в песке тайники не строят. Лучше того башню запалить, когда ворвутся. Но сие выйдет, токмо если живой кто к часу нужному уцелеет.

– Так плохо все, боярин? – Четки застыли в руках настоятеля.

– Осторожность не помешает, отче. Нельзя, чтобы святыни христианские безбожникам в руки попали. Надругаются, опозорят али того хуже… Лучше спрятать.

Священник медленно перекрестился и кивнул:

– Сделаю, боярин. Списки новые в храме оставлю, а святыни все укрою, не беспокойся.

– Песка только не жалейте… – кивнул боярин Щерба, задумчиво оглаживая бороду. Повел носом на соблазнительный запах свинины с гречкой, недовольно рявкнул: – Карасик! Ты где?

– Несу, боярин! – отозвался из дверей трапезной холоп, двумя руками удерживая объемистую миску.

За прошедшие годы слуга заметно изменился. Скуластый безусый мальчишка раздался в плечах, обзавелся мелко вьющейся рыжей с проседью бородой, лицо покрылось морщинами. На вид – лет пятьдесят, не менее. Прежними остались лишь глаза: карие и хитро прищуренные, с длинными черными ресницами. Одет он был в байдану из крупных – палец в отверстие пролезет – колец, в коричневые свободные шаровары и смятые в гармошку почти до щиколоток сапоги.

– Вот, горяченькая, с пылу с жару. – Подбежав ближе, холоп растерянно закрутился, свернул к поленнице, поставил миску на край, придвинул посеченный поверху чурбак и отступил в сторону, приглашая к угощению: – Милости прошу, боярин!

– Давай… – Расстегнув поясной чехол, воевода достал серебряную с чеканкой ложку, сел на колоду, переставив миску на колени, зачерпнул несколько ложек – и отставил обратно на низкую поленницу: – Не хочу, забери. Кусок в горло не лезет.

Холоп такому пренебрежению только обрадовался и стал наворачивать кашу сам. Воевода же рывком поднялся, вошел в башню, по лестнице, поставленной внутри, поднялся наверх, на площадку. Стрелец, сидевший до того на краю перил, привалившись к угловому столбу, увидев командира, рывком поднялся, поддернул пищаль, поставил перед собой.

– Что у тебя тут? – Боярин тоже облокотился на столб, поверх которого когда-то должна была лечь кровля, да теперь, похоже, не судьба. Вид с высоты сосновых крон открывался красивый. Купола церквей в далекой Ваге, что стояла в десяти верстах выше по реке, смолистые боры окрест, знойными днями испускающие столь едкий запах, что в горле першило, извилистое русло, испещренное вытянутыми песчаными отмелями.

Песок, песок, везде песок. Ни рва из-за него не выкопать, ни стены им не замазать, ни погреба в нем не вырыть… Одно хорошо – колодцы делать легко, да вот воду из них вычерпать невозможно. Струится из стен, ровно через решето.

– Поутру костер тати запалили, – доложился караульный. – Те, что ниже по реке дозором стоят. Приглядывают, чтобы не сбежали. Вестимо, и поближе к стенам кто-то таиться может. И под берегом, и в лесу. Но тихо сидят. Опасаются, чтобы из пищали не стрельнули. Я намедни одного подбить пытался, да токмо промазал. Далеко.

– Под берегом? – глянул вниз боярин Щерба, скользнул взглядом вверх по течению. – Под берегом – это мысль… Молодец!

Он шустро скатился по ступеням вниз, едва не сбив с ног чернецов, уже почти освободивших крохотный пороховой погреб, схватил одного за плечо: