– Вверх иди, пока до города уездного не доберемся. Воеводе тамошнему грамоту жалованную покажу, а уж опосля поместье смотреть станем.

– Дык, темнеет уже. Ночью супротив реки особо не попетляешь, враз на мель вылетим. Останавливаться надобно.

– Надо, так остановимся, – невозмутимо кивнул боярин.

Остановиться и вправду пришлось – уже поздним вечером в сгустившейся темноте рыбацкий сын сослепу вылетел-таки на очередную песчаную косу. Снимать с нее лодку не стали – только выправили на ровный киль и легли спать. А на рассвете, высадив холопов за борт, бояре выдали им веревочный конец. Снимать струг не пришлось – сам на воде закачался, когда на четырех человек легче стал.

Двигаться на бечеве вышло куда быстрее, чем под парусом, и не в пример легче. Вага оказалась рекой мелководной, в десяти саженях от берега глубина была немногим выше колена. Небольшому кораблику этого вполне хватало, чтобы не цепляться брюхом за дно.

Вскоре после полудня за очередной излучиной обнаружился деревянный храм, обнесенный неровным низким частоколом. Возле церкви стоял солидный сруб на подклети, ворота тоже были сделаны солидно, двойными, да еще и с луковкой над ними.

– Вот проклятье… – тихо выругался Басарга. – Неужели это он? Эй, Тришка-Платошка, бросайте бечеву! Нам на тот берег надобно.

Холопы, поднявшись на борт, взялись за весла, перегнали струг через реку, а когда нос выскочил на песок берега, повалились без сил.

– Пива можете выпить, – сжалился над ними Басарга. – Вроде как бочонок в носовом трюме еще остался.

Но слуги вымотались так, что даже не пошевелились.

– Ладно, пусть отдохнут, – первым перевалил через борт Тимофей Заболоцкий. – А мы пока хоть глянем, что за место? Может, батюшка приветит. Почитай, полмесяца к причастию не подходили.

Бояре, привычно проверив оружие на поясах, направились к воротам, скинули шапки, перекрестились на образ Николая Чудотворца, висящий над входом, шагнули во двор. Здесь было тихо и пусто, и только одинокий седой инок, сидя на паперти крыльца, старательно растирал что-то деревянным пестиком в небольшом ковше. Судя по едкому запаху – скорее всего горчицу.

– Бог в помощь, отче, – слегка поклонился Басарга. – Чего это у вас церковь одна-одинешенька в лесу на отшибе стоит? Кого окормляете?

– Сие не просто храм, добрый человек, – прошамкал старик. – Сие обитель святая, пустынь Трехсвятительская, преподобным Варлаамом Важским основанная, в коей он постриг принял и за то годами долгими был награжден и нетленными мощами нам вернулся, чудо Господнее явив и святость свою доказав язычникам диким, в сих местах попущением бесовским по лесам прячущимся…

Руки инока работали так же мерно и безостановочно, как его язык. Старик длинным однообразным тоном изливал гостям историю монастыря, не делая заминок даже для того, чтобы вдохнуть воздух, и не обращая внимания, слушают его или нет.

– Службы-то вы стоите али нет никого, кроме тебя, отче? – громко поинтересовался боярин Заболоцкий.

– А вы сами кто будете? – внезапно поинтересовался инок.

– Подьячий я от Монастырского приказа, – вмешался в разговор Басарга Леонтьев. – Проверяю, каково с порядком в обителях заволочных?[6] Не берут ли лишнего от земель и лесов царских, стоят ли службы али лытают от долга христианского, не пропадает ли где добро церковное, не продается ли в руки чужие…

Инок молча поднялся и быстро-быстро заковылял в глубину двора.

– Эй, отче, ты куда?! – разочарованно вскинул руки Илья Булданин, но монах его вроде бы и не услышал. – И что теперь?