Как можно использовать опунцию, древние индейцы знали не хуже инструктора КУОС. Они ели кактусы, пили их сок, а на самих растениях селили кошенúль – мелких насекомых, из которых готовили краску для ковров и одежды. Южные европейцы привезли в Южную Америку свиней для колбасы чоризо и много чего ещё, а вместе с табаком и картофелем увезли колючие плоды опунций. Дома они стали высаживать кактусы как живую изгородь, и уже из Европы американская опунция доехала с колонизаторами в Азию и Африку. Словом, после экскурсии по заброшенному городу Одинцов понял, что за гноящиеся раны своих солдат он должен сказать спасибо испанским конкистадорам и прочим туристам прошлого.

Сам сделавшись туристом, Одинцов немало путешествовал с Вараксой по тёплым странам и видел, как замечательно прижилась опунция на тех же Канарах и на Кипре. В Андалусии друзей угощали салатом, джемом, освежающим шейком и даже мороженым из кактусовых шишек. А в Израиле, как оказалось, опунцию прозвали сáброй и возвели в ранг национального растения. Из кошенили, которая охотно жила на кактусе, европейцы стали готовить красители для губной помады и горького ликёра кампáри. Плодами опунций научились лечить цингу и диабет, потерю аппетита и воспаление печени, язву и ожирение…

Интересно, думал Одинцов на ходу, что вся эта информация, собранная со времён учёбы в КУОС, лежала где-то на задворках памяти, пока не случилась внезапная поездка в Мексику, на родину опунций; пока он не побывал на развалинах Эль-Рей и не послушал экскурсовода… Правда, по-прежнему оставалось непонятным, с какой стати в чётках Вараксы взялись бусины мексиканского безумного агата.

От нечего делать Одинцов перебирал в голове ворох старых и новых сведений, увязывал их между собой, трусцой огибал кактусы, встающие на пути, и мало-помалу поднимался в горы. У их подножий дорогу преграждали нагромождения гигантских валунов, а некоторые склоны оказывались такими отвесными, что надо было спускаться обратно и выбирать новый путь.

Ни спутникового телефона, ни приборов, которые помогли бы сориентироваться и определить, где у границы установлены инфракрасные датчики и видеокамеры, у Одинцова не было. Он не обзавёлся даже простым биноклем, рассудив, что у полицейских в здешнем краю любая подобная вещь вызовет законные подозрения. Впрочем, Одинцов помнил, как расположена стена между Мексикой и Соединёнными Штатами, – и забирал всё дальше в сторону самого высокого хребта, на склоне которого она обрывалась.

Внешняя сторона туристского одеяла, купленного в Тихуане, выглядела пёстрым пледом; внутренняя была покрыта тонкой алюминиевой плёнкой. Отражатель, полезный и в жару, и в холод, пригодился Одинцову тёплой мексиканской ночью – толку, может, и немного, но всё же лучше, чем ничего. Одинцов набросил одеяло на себя: так появлялась надежда, что инфракрасным датчикам он покажется объектом с температурой не выше, чем у окружающих камней, а для камеры издалека его бесформенная фигура сойдёт за ягуара, оленя или волка. Карабкаясь по скалам к разрыву в стене и выходя из тени на освещённые луной пространства, он пригибался, чтобы силуэт в одеяле больше напоминал животное, а не человека.

Сутки, ставшие заметно длиннее из-за перелёта с восточного побережья на западное, закончились, когда Одинцов пересёк границу. Часа через четыре ходу он перевалил самый высокий горный хребет, и тут смартфон в кармане пиликнул, а наручные часы показали, что настало двадцать шестое июля.

– Хорошо идёшь, очень хорошо! Только медленно, – напомнил себе Одинцов шутку из старого фильма. Полдела было сделано, а лучше сказать – от силы треть…