– И за все время болезни мужа вам никто не помогал? – спросил Крячко, повинуясь какой-то интуиции. – Я понимаю, что родственников у вас никого не осталось. Но были же какие-то знакомые, друзья мужа?

– Да что вы, – махнула женщина рукой, и на ее глаза снова навернулись слезы. – Греха на душу не возьму, поначалу, конечно, и помогали, и деньги собрали один раз на лечение. А начальник, так тот задним числом и премию выписал. Но это уж когда муж инвалидность получил.

– А где он у вас работал до болезни?

– Да он всю жизнь у меня в колонии проработал. Мы же раньше в Саратове жили. А потом по здоровью уволился. И один знакомый его уговорил в Москву перебраться. Он в охране работал, в какой-то фирме. Я точно и сказать не могу, как называется она. Этот старый сослуживец и помогал больше всех. Почти до последнего. А вот случилось так, что и на похороны не пришел. Может, случилось что с человеком, а я на него грешу.

– Не этот старый сослуживец помогал вам? – Крячко достал телефон, порылся в памяти и вывел на экран фотографию Шарова.

– Да, он, – удивилась Оксана. – А что, правда с ним случилось чего или приболел?

– Нет, не приболел, – убирая телефон, ответил сыщик. – В командировку улетел за границу. В длительную.

Фотографию майора Шарова из его личного дела получил Орлов по своим каналам. Как он это сделал, Крячко и Гуров расспрашивать не стали. Но если Петр занялся этим, значит, он тоже верил в данную версию больше, чем в другие. Значит, Андрей Андреевич Шаров, с которым когда-то работал Борис Михеев, воспользовался его паспортом, а потом вернул его назад. И когда нужда в Михееве отпала, он перестал навещать семью. Грубо и цинично. Вполне в стиле Шарова.

Гуров в тот день ждал Крячко в кабинете допоздна. Вот уже отыграли солнечные блики в панорамных окнах второго этажа красного здания Французского посольства, вытянулись тени от многоэтажек на Большой Якиманке. Потом зажглись уличные огни, и Гуров задернул старомодные шторы, которые им со Стасом в кабинет помогла выбрать Маша. Ей тоже очень не нравилось, когда в помещении, в котором человек должен чувствовать себя уютно, на окнах висят какие-то бездушные жалюзи. Помещение должно будить глубины души, мысли, вдохновлять на творчество, которому есть место в любой профессии. Профессия без творчества мертва, как и останется мертвым то, что ты делаешь, производишь, создаешь. Даже если ты пишешь рыцарские романы, то не обязательно увешивать стены старинными мечами и кинжалами, а по углам устанавливать доспехи. Профессия, эпоха, вдохновение черпаются из мелочей, нюансов – камина, гардин на окнах, цвете панелей, формы люстры и бра у твоего кресла.

У Гурова в кабинете было кресло. У них с Крячко был даже диван. Небольшой, но очень уютный. Помнится, когда Орлов впервые увидел этот диван, он усмехнулся, издевательски скривив рот, смерил сыщиков взглядом и тихо пробормотал: «Сибариты». Но сам Гуров больше любил свое кресло и, сидя в нем, пить кофе по утрам перед началом рабочего дня. Пить кофе и смотреть, как солнце поднимается над крышами высоток 2-го Спасоналивковского переулка. Диваном в основном безраздельно владел Крячко.

Станислав распахнул дверь в кабинет и машинально поднял руку, чтобы включить свет. Гуров сидел с бокалом чая в кресле при свете только настенного светильника и ждал напарника.

– Раз ты не бросился мне на шею от радости, – заключил Крячко, – я понял, что результатов наших запросов о Шарове пока нет.

– На шею? – Гуров вскинул брови и тут же парировал: – Насколько я помню по заплаканным лицам и судорожным воспоминаниям пострадавших от тебя девиц и незамужних женщин, ты человек не тактильный и для тебя объятия ничего не значат и никоим образом души твоей не трогают.