вновь подхватила Татьяна.

Понимающе кивнув, Борис договорил окончание строфы:

– «Прости ж и ты, мой спутник странный», – улыбнулась Татьяна.

– Я выучил «Евгения Онегина» в армии, спасаясь от идиотизма солдатской жизни.

– А я в восьмом классе в пылу девичьих романтических восторгов.

– В «Евгении Онегине», как в Библии, есть цитаты на все случаи жизни. Ну, мне пора.

– Я провожу тебя до машины.

На улице было очень холодно: к ночи ударил крепкий мороз. Они торопливо пожали руки, обменялись ритуальными «приятно было познакомиться… всего доброго…» и поспешили в тепло.

Татьяна зимовала в Смятинове второй год. Короткие дни и долгие вечера с неспешными занятиями: прогулками на лыжах, уборкой дома, рукоделием, чтением, работой в зимнем саду – тянулись медленно, но мелькали быстро. В неторопливости, необязательности труда была прелесть отдыха, единого с отдыхом природы. Вместе с природой ранней весной Татьяна пробуждалась от спячки, менялся ритм ее жизни – на быстрый, напряженный, выматывающий. Она не разгибала спину в цветниках, оранжерее, на грядках, в саду. Почти всю работу на участке в полгектара Татьяна делала сама, только на самую тяжелую или строительную: ямы под деревья выкопать, траву покосить, ограду поправить – нанимались работники. Она трудилась не ради урожая овощей, хотя они были как фермерские, не на продажу цветы разводила и оформляла цветники. Освоила все их виды: альпийские горки, солитеры, миксобордеры, партеры, рабатки, не говоря уже о клумбах. Она конструировала собственный мир. В этом мире она была и творцом, и работником, и строгим критиком, и сибаритствующим потребителем.

Зимой и летом, весной и осенью к Татьяне приезжали гости, редкая неделя обходилась без визитов. Ее подруги, родственники, дети с оравой шумных друзей – все полагали, что старания Татьяны направлены на то, чтобы создать для них прекрасные условия для отдыха на природе. В самом деле, не для себя же она строит беседки, оборудует уютные местечки для жаровни и коптильни, запускает в прудик рыб и ровняет площадку для тенниса. Она и в теннис-то не играет. Это было справедливо, но лишь наполовину. Как красивое платье: ты надеваешь его, и не только окружающие оценивают словом, взглядом достоинства наряда, но и сам ты дома, перед зеркалом, испытываешь подъем духа.

Подлинное удовольствие Татьяне всегда доставляли только вещи, которые заключали в себе частичку ее фантазии и труда. Тяга к рукоделию проявилась у Татьяны очень рано. Ей было пять лет, когда она уговорила бабушку научить ее вышивать крестиком. До сих пор помнит – большие пяльцы с натянутой на них белой рогожкой и ее неловкие руки, которые по расчерченному рисунку толкают иголку, ошибаются клеточкой, больно укалывают в подушечки пальцев, запутывают нить в узелки. В первом классе она уже вышивала хорошо не только болгарским крестом, но и гладью. Папа шутил, что у дочери руки умнее головы. Это было не совсем верно, потому что училась она на твердые четверки. Но обычным девчоночьим забавам: секретничанию, пылкой дружбе, щекочущим нервы разговорам о мальчиках, о происхождении детей, поцелуях и о самом-самом тайном – Татьяна предпочитала тихое и кропотливое постижение возможностей какого-то материала, превращавшегося в ее руках в красивое изделие.

Ее детство, вроде истории земли с ее каменными и бронзовыми веками, разделилось на периоды увлечений разными материалами для рукоделия. После вышивания наступил пластилиновый период. Она лепила из пластилина дома, деревья – целые поселки и их жителей – рыцарей на лошадях и красивых дам в длинных платьях. В их с бабушкой комнате было тесно, и под сказочный город можно было отвести только часть письменного стола. Поэтому приходилось время от времени превращать замок, королеву или яблоневый сад в комки пластилина, из которого лепились новые предметы и персонажи. Новые – лучше прежних, техника оттачивалась, появлялось чувство материала, который делился с ней секретами собственной пластики.