Радин тоже считал Синельникова своим учителем. После ухода из труппы он поддерживал отношения с Николаем Николаевичем, состоял с ним в переписке и очень тепло написал о нем в своих воспоминаниях:

«Надо в неделю создать спектакль. В шесть дней сделать то, на что не хватает никогда никакого времени – сколько его ни дай. И делалось.

Были неудачи. Но было и много побед. Они покупались напряженной творческой работой Николая Николаевича.

Было непонятно, откуда бралась неистощимая энергия у этого человека.

К первой репетиции готов режиссерский экземпляр пьесы. В его фантазии образы живут, и он эту жизнь вливает в исполнителя ему одному известными приемами. Он умеет излучать из себя творческую энергию. Его требования четки, и он точно знает, чего хочет и что можно извлечь из художественных ресурсов того или иного работника.

Он вытравляет все безвкусное. Он храбро верит в молодые силы своих учеников.

Он находит время для отдельных внерепетиционных уроков.

Только своим авторитетом – без штрафов и иных взысканий – он создает стойкую дисциплину.

Он не считается со своими личными отношениями. Каков бы ни был в его глазах моральный вес актера, если он талантлив, ему представляются полные творческие возможности.

И все вокруг него заражается его энергией и по мере сил своих творит радостно и бодро.

И вырастают выразительные полнокровные спектакли»[13].

Шатрова, несмотря на свою молодость, была очень требовательной как к себе, так и к другим и невероятно педантичной. Любая мелочь, любое отклонение от обычного порядка выводило ее из сценического настроя. В середине июля труппу без предупреждения покинула молодая взбалмошная актриса Чеботарева, игравшая в «Камо грядеши» роль младшего брата Лигии по имени Авгий. Кроме субтильной и невысокой Чеботаревой больше никто из труппы Авгия сыграть не мог. Синельников предложил совсем убрать эту малозначительную, если не сказать – ничего не значащую роль из спектакля. Авгий был непонятно зачем придуман драматургом, переделавшим роман Сенкевича в пьесу. Не иначе как ему захотелось добавить в свое творение еще один сентиментальный штришок в виде прелестного малютки, только и всего.

Шатрова возмутилась и заявила, что без Авгия она играть не сможет. Раз уж в пьесе он есть, то должен быть и на сцене.

– Где я вам возьму Авгия?! – в свою очередь возмутился Синельников. – Ладно бы еще дело было в Харькове. Там несложно найти замену, но в Екатеринославе да в разгар лета я не представляю, где ее искать. Разве только прикажете взять с улицы первого попавшегося мальчишку…

– Возьмите девочку, Николай Николаевич, – предложил присутствовавший при разговоре Иван Романович. – Моя Танечка может играть Авгия. Она справится, не сомневайтесь. Сыграет не хуже Чеботаревой. Роль я с ней подготовлю за один вечер. Она у меня смышленая, схватывает все на лету.

– Пусть играет! – махнул рукой Синельников.

Шатрова скептически поморщилась, но выбора у нее не было. Или бери того Авгия, которого дают, или играй без него.

Узнав о том, что завтра ей предстоит выйти на сцену городского театра, Таня не могла поверить своему счастью. Готовить с ней роль не было необходимости, потому что она не раз смотрела спектакль. Утром следующего дня она выступила перед Синельниковым и была допущена на сцену.

Несмотря на великое волнение, обуревавшее Таню, сыграла она хорошо. По сцене ходила на цыпочках, чтобы казаться выше, обе свои реплики подала вовремя, слова произносила так громко, что было хорошо слышно и в последнем ряду. Все остались довольны, в том числе и Шатрова. Когда актеры выходили кланяться, Шатрова взяла Таню за руку, но на сцене перевозбужденная девочка вырвалась, выбежала вперед и провалилась в пустую суфлерскую будку, потому что смотрела не под ноги, а на аплодирующих зрителей. Можно представить ее состояние – первая роль, первый выход на сцену, первые аплодисменты…