– Я вас умоляю, не оставьте ее! Она такая беспомощная, такая ранимая! Мы будем вам платить помесячно! Вам как удобнее: в конверте или на кредитную карту? – говорила мадам.

Поклеп, который одним лишь напряжением мысли мог бы ограбить все лопухоидные банки мира, смотрел на Дурневых с тоской и уже не чаял как отделаться. Он пребывал на грани помешательства. Эта семейка была едва ли не единственными на земле людьми, которые сурового завуча с его глазками-буравчиками не только не боялись, но и явно держали не то за мальчика на побегушках, не то за ресторанного швейцара.

Поскуливающий от умиления Халявий стиснул Поклепу руку такое количество раз, что под конец обезумевший завуч просто тряс рукой в воздухе точно припадочный.

– Ты мне всегда нравился! Ты такой оба-алденный! – томно сказал он Поклепу на ушко.

Опомнившись, завуч торопливо забрался на гимнастического коня и велел Пипе обхватить его руками за пояс.

– Держаться за меня! Вниз не смотреть! Руки не отпускать! Громко не визжать! Испугаешься высоты – просто закрывай глаза! – распорядился он. – Пилотус камикадзис! Ойойойс шмякис брякис!

Вспыхнули две искры – красная и зеленая. Завуч Тибидохса никак не мог утвердиться на каком-то одном виде магии. Его расшатанный неопределенностью перстень никогда не знал, какой магии от него потребуют в следующий миг, и потому готов был ко всему, чуть ли не к магии вуду. Гимнастический конь тяжело поднялся в воздух, повиснув на самом грузоподъемном и медленном из всех полетных заклинаний.

Вслед за гимнастическим конем взлетели все чемоданы Пипы и даже такса Полтора Километра. Она загребала лапками и склочно повизгивала. Летать ей не нравилось. Такса вообще негативно относилась ко всему, что не касалось еды или сна.

– Полтора Километра, ты куда?! Хоть ты-то останься! – взвыла Дурнева. Она торопливо схватила таксу и, прижав к своей могучей груди, сорвала с ошейника талисман.

Поклеп Поклепыч, по чьей небрежности талисман оказался на ошейнике, виновато хмыкнул. Он пребывал в некоторой рассеянности, к тому же со спины упитанная такса смахивала на женскую сумочку.

– Пока, папуль! Пока, мамуль! Я вам напишу!.. Эй, чего мы стоим? Клепыч, полетели! – крикнула Пипа, нетерпеливо, точно таксиста, хлопая завуча по плечу.

Поклеп Поклепыча передернуло. Он не выносил фамильярности, особенно от четырнадцатилетних девчонок. А Пипа уже цепко, точно клещ, обхватила его за талию, так что завуч немедленно пожалел, что вообще присоветовал ей держаться за него.

– Клепыч, ты чего, замерз?! Раскочегаривай свой паровоз! – снова крикнула Пипа.

Завуч выпустил еще одну искру, и гимнастический конь быстро полетел против ветра, окруженный целой горой чемоданов. Не прошло и минуты – он был уже неразличим, сколько Дурневы ни прикладывали к глазам ладони козырьком.

– Ну вот и все! Как же мы теперь будем без Пипочки? – грустно промокая таксой глаза, сказала родительница.

– Не волнуйся, Пипа справится! Ты забываешь, чьи у нее гены, – страдальчески кусая губы, сказал отставной депутат, а ныне скромный Повелитель вампиров.

Но супруга была безутешна.

– Пипочка, как же мы без тебя? Хоть бы кто у нас остался! – всхлипывала она.

– Но-но, а вот этого, то ись, не надо!.. Не люблю! У вас остался я! – с возмущением заявил Халявий.

Внезапно он пошатнулся, взгляд у него затуманился, и оборотень, нашаривая подушку, выдал трагическим голосом:

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

Герман Никитич даже не оглянулся на часы. Он привык, что полуденный бес всегда вселяется в срок и без опозданий.