Оказавшись на столе, волос странным образом изогнулся и притянулся к залоговой руне, перечеркнув ее внешне незатейливым изгибом. Таня хотела было с досадой смахнуть его, как вдруг, следуя внезапному озарению, повторила пером Финиста причудливый рисунок изогнувшегося волоса. Волос стал белым, истончился и растаял, распространив тонкий аромат неведомых древних благовоний.

Едва Таня оторвала перо, руна замерцала и медленно начала втягиваться в белую пористую бумагу. Спустя несколько мгновений она проявилась вновь, однако теперь это была не прежняя кроваво-красная руна, пунцовевшая на листе, точно брызги крови, а светлая, легкая, почти воздушная. Таня с изумлением узнала руну верности. Ее она знала и прежде и даже сумела бы изобразить, но никогда не подумала бы, что она так близка по написанию к грозной руне, похожей на дерущихся богомолов.

Сарданапал подошел и заглянул ей через плечо.

– Недурственно! – сказал он ободряюще. – Вероятно, написать можно было и аккуратнее, но общее направление мысли мне нравится…

Он взял ее листок и пошел дальше по ряду, собирая оставшиеся работы.

«Не догадался!» – поняла Таня. Она сидела не шевелясь, неотрывно глядя на перо Финиста. Волос помог ей, причем сделал это так, что не сработали даже защитные заклинания. Что же это был за волос? Чья прядь материализовалась в загадочном ящике Ягуна? И чего стоило ждать от нее впредь: беды или помощи?

Ощутив легкий укол в ауру – укол, который может почувствовать любой, даже средней опытности маг, Таня обернулась. С последней парты, где пристроились некромаги, на нее внимательно смотрела Жанна Аббатикова.

Едва Таня встретилась с ней взглядом, Аббатикова слегка пожала плечами и отвела глаза. «Я нравился ей когда-то. Но не думаю, что это было настоящее чувство. Так, что-то детское, едва ли серьезное», – вспомнила она слова Бейбарсова. Возможно, он говорил это как-то иначе, но суть была такой.

А что, если Глеб ошибался?

– Гроттерша, а Гроттерша! – сладко окликнула Склепова, когда после обеда Таня вошла в комнату, собираясь взять прядь волос и показать ее джинну Абдулле.

По тонким губам Гробыни бродила коварная улыбка. Разные по величине глаза смотрели с внимательным вызовом и задором.

«Ну вот, – подумала Таня, – сколько раз я это слышала! Начинается».

– Гроттерша, а Гроттерша! Пробочки серные из ушей вынь, а? – продолжала Склепова.

– А ты язычок спрячь! А то серная кислота капает.

– О, есть контакт! А я опасалась, что связисты линию не протянули! – обрадовалась Склепова. – Лютик, Лютик, это Подорожник! Как слышите меня?

– Подорожник, слышу вас нормально! Уберите ноги с моей кровати и не воняйте, пожалуйста, лаком. Прием!

Гробыня с неохотой переложила ноги на собственное покрывало и улеглась на спину. Кисточка продолжала заботливо порхать у ее ногтей.

– Гроттерша, а ты знаешь, что ты хорошая девочка? – промурлыкала она.

– Не поняла, это что, наезд? – спросила Таня.

– Не-а, не наезд. И даже не повод для драки. Это ярлычок такой на тебе висит. И теперь ты хоть Сарданапала из базуки убей или в грязи выкупайся, все равно ты так навсегда и останешься «хорошей светлой девочкой».

– И что, это плохо?

– Хорошо, плохо – какая разница? Просто хорошие девочки в сто раз чаще попадают в неприятные истории, чем плохие девочки. Причем не потому даже, что ходят по темным улицам, а потому, что в голове у них синий туман и сплошная эйфория. Идеализм… хе-хе… такой высокой пробы, что клейма некуда ставить.

– Ты это о чем?

– Все о том же, о птичках! Вот сейчас ты Крушитележкиным слегка увлеклась.