– Всем на склон! Занимать оборону! Сейчас придут танки.

Взяли себя в руки сержанты, подгоняя бойцов. Оказалось, по пятам отступающих шла немецкая пехота, тяжелый бронетранспортер и маленький броневик. По крайней мере три пулемета, не считая тех дальних, на позициях, стреляли, добивая отставших бойцов. Это были остатки первого и второго батальонов из полка Урусова. Я нашел свой мешок с дисками, оставшийся на склоне, и открыл огонь. Неподалеку бил еще один ручной пулемет, хлопали винтовочные выстрелы.

Немецкая пехота приотстала, но бронированные машины срезали, как косой, все, что поднималось над краем оврага. Боец шагах в трех от меня закричал и покатился вниз. Сразу двое или трое сползли пониже. Я попытался высунуться. Вроде не заметили. Но едва я выпустил очередь, как рядом зашлепали, завизжали пули.

– Гранаты! Нужны гранаты!

Кто это кричал? Не знаю. Экипаж бронетранспортера «ганомат» бил с расстояния ста шагов из крупнокалиберного пулемета за щитком и сразу из пяти-шести автоматов. Гранату на такое расстояние не добросишь. Наши бойцы сползли вниз и стреляли куда попало. Немецкие бронемашины замедлили ход, их обтекала пехота. Сколько времени надо, чтобы пробежать это расстояние? Минуту, две? А потом полетят вниз гранаты, и немцы начнут расстреливать нас сверху вниз. Если бы мог двигаться наш родной БТ! Я бы размолотил с ходу оба немецких гроба. Если бы… Четверо бойцов бежали цепочкой вверх по оврагу. Политрук стрелял им вслед. Один упал, остальные исчезли за дымом горящей танкетки.

Первые дни я терпеть не мог Князькова. За его кажущееся высокомерие, кожаную щегольскую куртку, пренебрежение к нам, новичкам. Но в этой ситуации он показал себя. И позже я буду замечать, что в смертельно опасной обстановке всегда (или почти всегда) находится человек, который берет командование на себя, сколачивает людей и, как правило, находит выход из самого безнадежного положения. Князьков был всего лишь лейтенант, а в этом гиблом овраге (его так и будут называть «гиблый») лежали, метались, ждали смерти не меньше двух сотен человек, многие из них раненые. Князькову помогал политрук, сержант Садчиков и все наши танкисты. Мы временно оставили свою «бэтэшку», тащили из люка гранаты, подбирали винтовки у погибших и раненых. Садчиков напихал за пояс штук шесть гранат и подгонял вверх бойцов.

– Не дрейфь! Иначе всем амбец!

Кто-то, отчаянно матерясь, щелкал затвором и лез вверх. Патроны вылетали из казенника впустую. Красноармеец не соображал, что дергает затвор, выкидывая целые, не выстреленные патроны. Но этим щелканьем обозленный, отчаявшийся мужик подгонял себя, и штык был его главным оружием.

– Огонь! Всем огонь! Бей гадов!

Кричали Князьков, Садчиков, незнакомый мне политрук, танкисты и десятки красноармейцев. Все понимали, что немцев требуется остановить на пятачке не ближе полусотни шагов. Иначе градом полетят ручные гранаты, которые вместе с огнем автоматов смахнут нас на дно оврага, а добить нас сверху будет совсем легко.

Десятки винтовочных, редкие пулеметные и револьверные стволы захлопали навстречу атакующей пехоте генерала Вейхса. Полетели гранаты. Слишком рано. Они падали с недолетом. Большинство бойцов просто не умели пользоваться гранатами, потому что их не учили. Тренировались на деревянных макетах. Нашу самую массовую в начале войны гранату РГД-33 требовалось перед броском встряхнуть, как градусник. Бойцы этого боялись. Вдруг тряхнешь сильнее, чем надо, и она рванет в руках. Многие швыряли гранаты, как камень. «Лимонки» были проще. Выдергивай кольцо и кидай. Да и то забывали дернуть кольцо. Все это происходило у меня на глазах. Но так было обидно!