Понемногу, один за другим, мы заснули. Сон был недолгий. Опять налетели «Юнкерсы-87» в сопровождении истребителей. Позиции на новом месте толком не оборудовали, да и место, не считая редкого березняка и кустарника, было открытое. Снова посыпались бомбы, в том числе огромные пятисоткилограммовые. Сбросили несколько контейнеров с мелкими осколочными бомбами. Они рвались десятками, а вспышки и треск напоминали фейерверк. Только довольно жуткий. Осколки летели вниз дождем. Накрыло целый взвод. Я видел «максим» с расчетом, попавший под взрыв такой бомбы. Кожух пулемета был изорван в клочья, казенник разбит. Расчет, пытавшийся укрыться на дне окопа, так и остался лежать. Им досталось осколков не меньше, чем пулемету. Даже винтовки были сплошь во вмятинах, с расщепленными прикладами.

От разрывов тяжелых бомб было много контуженных. Люди уползали, уходили с трясущимися головами, глухие, ничего не соображающие. Опять рыли братские могилы. Потом налетели «мессершмитты», и с высоты двухсот метров на огромной скорости прострочили все из пушек и пулеметов. Снаряды попадали даже в мертвых, собранных у могилы, и убили несколько человек из похоронной команды.

От полка ничего бы уже не осталось, но Урусов выставил заслоны. Приводили группами по десять-двадцать красноармейцев, даже целые отступающие роты и остатки батальонов. Большинство были с винтовками, кое-кто с ручными пулеметами. Но все тяжелое оружие, включая «максимы», люди бросали на дороге. Многие срывали с себя командирские нашивки. Большинство хоть и не слишком охотно, но подчинялись приказу остаться на позициях полка. Другие упирались:

– Мы из другой дивизии. Останемся, а нас за дезертиров посчитают.

– Вы и так дезертиры, – отвечали им. – Бежите подальше от немцев, пушки, пулеметы побросали. Чем воевать будете?

Некоторые упорно твердили, что догоняют свои части. Другие жаловались на контузию. Третьи утверждали, что мы находимся в окружении и надо быстрее уходить, чтобы позже сосредоточиться в нужном месте, перевооружиться и восстанавливать линию фронта. Так грамотно говорил майор лет тридцати, с двумя «шпалами» на отвороте гимнастерки, в красноармейской пилотке и телогрейке без знаков различия. Капитан-особист, чернявый, как цыган, долго изучал документы майора.

– Ну и где ты будешь искать это нужное место? В Москве? Штабной, наверное? Обосрался со страху и нору ищешь.

Майор возмутился.

– Кто вам дал право «тыкать» старшему по званию? Отведите меня к командиру подразделения, я ему все объясню.

– У командира полка и без тебя дел хватает. Нарядился в пилотку и телогрейку, как клоун. А ты в шинели с портупеей и фуражке быть должен. Показывать пример подчиненным. А они у тебя зачуханные вроде тебя.

Майор, как я понял, был кем-то из штабных, вел с собой человек пятьдесят красноармейцев и двух лейтенантов. В группе были две повозки.

– Ладно, хватит разговоров, – скомандовал особист. – Берите свое шмутье из повозок. Они для раненых пригодятся. А ты, майор, веди взвод к начальнику штаба. Он тебе покажет место, где оборону держать. Попробуешь бежать – пристрелю.

Майор покраснел. Наш танк выдвинули вперед, и я наблюдал эту сцену.

– Без хамства нельзя?! – выкрикнул майор. – Я людей и оружие не бросил, а взводом, к вашему сведению, семь лет назад командовал!

– Снова поучишься, – грубо обрезал его особист и, заметив, что кое-кто из бойцов тащит из повозок продукты, рявкнул: – А ну, строиться! Командуй, майор, пока я другого вместо тебя не назначил, а тебя в рядовые не перевел.