Снова грянули залпы. Менделееву стало страшно как никогда в жизни. Погибать молодым и столь бездарно – что может быть глупее?

Небольшие деревянные домики, окружившие Петергофский тракт, совершенно не выглядели спасеньем. Это не проходные дворы-колодцы питерского центра, где легко затеряться или выскочить на соседнюю улицу. К тому же снег, проклятый снег сохранял следы беглецов.

Напарники шмыгнули в проулок и припустили между домов. Василий заметил, что Николай отстаёт, а отпечаток следа окрашен красным.

– Ранен?

– Царапина, в ногу. Не болтай, береги дыхание.

На их беду великий князь Владимир Александрович и князь Васильчиков загодя разослали гвардейским частям приказ обойтись с демонстрантами как с врагом на поле боя. Когда залпы инфантерии обратили противника в бегство, гренадеры пришпорили скакунов и бросились на добивание.

– Сюда! – показал рукой Брилинг на проём меж деревянным домом и сараем, узкий и низкий для всадника.

Они протиснулись мимо стен, под оглушительный собачий лай перемахнули через забор и нос к носу столкнулись с разгорячённой лошадиной мордой. Гвардеец поднял клинок, перепачканный красным. Василий понял, что успевает лишь зажмуриться в ожидании неизбежного…

Грохнул выстрел. Менделеев открыл глаза и увидел, как офицер клонится с седла, уронив оружие.

– Держи коня!

Николай сдёрнул гвардейца на снег, заглянул в его светлые, прозрачные от боли глаза на красивом аристократическом лице.

– Как тебе положенье, когда не рабочие, а ты валяешься беспомощный?

– Ради Бога…

Договорить бравый воин не успел. Из выходного отверстия брызнули осколки черепа, капли крови и мозгов. Мягкая револьверная пуля делает с головой страшные вещи.

Лошадь заржала и попробовала стать на дыбы. Василий едва её удержал.

– Умеешь с ними ладить? – Брилинг взялся за стремя.

– Не приходилось.

– И я катался верхом лишь на мотоциклетке. Помоги.

Оперевшись на соучастника, Николай вскарабкался в седло, впитавшее тепло прежнего владельца, помог напарнику забраться на круп. С сожалением выбросил «наган», не желая хранить улику. Глубоко проваливаясь в снег под тяжестью двух мужских тел, кобыла начала трудный путь, унося пассажиров подальше от Петергофского шоссе.

По дороге они молчали. Потом Брилинг заметил:

– Представь у этих мерзавцев бронеход с пулемётами. Ни один из рабочих не ушел бы. Кстати, я тебе жизнь спас.

– Благодарствую. А кто втянул меня в авантюру?

– Ладно. Один-один. Квиты. Только чур – никому ни слова, включая Берга, твоего отца и тем более Романова.

– Да уж понимаю. Теперь не гвардейцы – преступники, народ расстрелявший, а мы, покаравшие одного из убийц.

– Вот и славно. Приглашаю тебя на ближайшее собрание ячейки ПСР. Личное поручительство дам.

– Нет уж. Довольно с меня политики. Кстати, едем домой и чертежи чертим. Тебя как эсера видного и путиловского непременно спросят, чем развлекался 9 января.

Отмахав приличное расстояние, они отпустили измученное животное, нашли извозчика и отправились в холостяцкую квартирку Брилинга. Там промыли неглубокую рану и перебинтовали ногу Николая, уничтожив в камине заляпанные брюки и исподнее с пулевым следом.

Менделеев как в воду глядел. К вечеру нагрянул городовой в сопровождении пронырливого типа в штатском. И хотя сын знаменитого профессора не любил козырять происхождением, здесь он позволил себе и папеньку использовать, и на полицейского голос повысить, что со своими дурацкими вопросами тот отечественный прогресс тормозит. Городовой капнул на ковёр растаявшим инеем с усов и ретировался. Партикулярный господин не проронил ни звука.