По пути в реанимацию, куда меня везут на каталке со скоростью света, я, на некоторое время, теряю сознание.

В темноте и безвремии так хорошо, уютно. Это как сны, которых мы не помним, но знаем, они были чудесными, и когда просыпаемся – это ощущение легкости и света еще долго живет внутри. Реальность встречает меня бежевыми стенами и ярким солнечным светом. Шум кондиционера давит на барабанные перепонки, раздражая и нервируя. Я хочу обратно, в тишину и покой. Даже в двадцать пять можно устать от жизни. Это то, что я чувствую каждую минуту, когда дышу с открытыми глазами – борьба. Бесконечная борьба с мнением других, с самим собой, с Меланией. Эта девушка вошла в мою жизнь и сделала ее хуже… еще хуже, пропитав ядом мою кровь, залезла под кожу, как ядовитая змея поселилась в груди. И теперь мне приходится бороться и с ней тоже. И это противостояние сложнее. Черт побери, в разы сложнее, чем все войны, что я вел ранее. Ни Нора, ни ее слуги, избивающие подростка, оставшегося без матери, ни Али, который постоянно доносил на меня лживую неправдивую информацию, стремясь уронить меня в глазах нашей семьи еще ниже, чем позволяло мое незаконнорожденное положение, не затрагивали тех глубин моей души, которые я сделал недоступными, превратив в убежище, в храм, где есть место только мне одному. Я верил, что настанет день и час, когда я разделю этот потаенный мир с кем-то близким, дорогим. Кем-то, кто будет понимать и любить меня любым, вопреки всему, что я когда-либо сделал и еще сделаю.

Но этим человеком не должна была стать иностранка, которая просто не способна понять то, как я живу. И дело даже не в разных религиях и странах. Мои внутренние противоречия глубже, потому что я сам, до сих пор, не могу найти золотую середину, равновесие…

Равновесие – это скучно. Не для мня. Я из тех, кто проживет свои дни в движении. Как маленькой, хрупкой блондинке удалось шагнуть голыми ступнями на раскаленные пески моей души? Я не давал ей ключи, не рушил для нее стены. Как, черт возьми?

Что ты сделала со мной, Мелания Йонсен, как мне избавиться от тебя?

Молоденькие медсестры смотрят на меня, как на небожителя, когда приходят, чтобы поменять повязку. Они не мусульманки, и не закрывают лица, но хорошо знают арабский. Иногда мне удается разговорить их, и они хихикают, когда я пытаюсь флиртовать с ними. Валяться в кровати двадцать четыре часа в сутки для меня, привыкшего к движению, невыносимо и мучительно. Мое тело требует физической нагрузки. Мышцы ноют от бездействия. Рания приходит каждый день и ведет себя так, как полагает жене – заботится о своем муже. Первые два дня после того, как разрешают посещения, она не отходит от меня и ночует в палате. И я сразу начинаю скучать по реанимации, потому что бесконечная шеренга посетителей из моих родственников не кончается, с утра и до позднего вечера. Вежливость – отличительная черта анмарцев. Я мог бы обвинить их в лицемерии, но это не так. В здравии они все презирают меня, но в горе вспоминают, что я член семьи и выражают свою солидарность. Кроме самых близких, никто не задает вопросов о том, как я умудрился разрезать себе стеклом грудную клетку, потеряв почти три литра крови на момент моей госпитализации. Только отец, Шейх Рашид бин Мухаммед аль-Саадат воспринимает мою легенду скептически, хотя и не озвучивает свои сомнения вслух.

Для всех я придумал историю о том, как поскользнулся на мраморном полу в кухне, и, рухнув на стеклянный столик, сломал его своим весом и неудачно поранился. Звучит, конечно, бредово, но в жизни случаются и не такие нелепости.