Затем Тимур объявил о своем намерении встретиться с ханом. Он захватил с собой кавалькаду своих соратников, нарядившихся ко двору, а также все свое богатство. У Самарканда ему повстречались еще два монгольских командира из авангарда армии хана. Оба они были дерзки и жадны до золота. Тимур дал им золота больше, чем они рассчитывали получить.

За Самаркандом Тимур нашел орду – армейский лагерь хана Туглука. Поле между табунами лошадей и вереницами связанных друг с другом верблюдов покрывали шатры из белого войлока. Ветер трепал длинные конские хвосты на штандартах и поднимал вверх клубы сухого овечьего помета. Одежда воинов хана представляла собой живописные варварские облачения: цветные рубахи из китайского сатина, высокие сапоги с серебряным орнаментом. Их деревянные седла были обтянуты мягчайшей шагреневой кожей. Они предпочитали длинные копья и луки – страшное оружие в их руках.

Туглук сидел на белом войлоке рядом со своим штандартом – широколицый монгол, с высокими скулами, маленькими бегающими глазами и редкой бородкой. Хан отличался подозрительностью, страстью к грабежу и насилию. Спешившись перед полукругом монгольских сановников, Тимур почувствовал себя в среде далеких предков. Он приветствовал хана в соответствующей форме.

– Отец мой, хан, повелитель могучего воинства, – обратился он к Туглуку, – я, Тимур, предводитель племени барласов и хозяин Шахрисабза.

На хана произвели впечатление бесстрашие молодого барласа и блеск его дорогих инкрустированных серебром доспехов. Тимур, конечно, преувеличивал свои возможности, когда назвался предводителем воинов-барласов – в большинстве своем они бежали вместе с Хаджи Барласом. Но сейчас был не тот момент, когда можно обойтись промежуточным титулом. А дары Тимура производили на хана впечатление. Даже алчным кочевникам стало ясно, что молодой барлас ничего не приберег для себя. Хан почувствовал к нему расположение.

– Отец, я мог бы положить к твоим стопам больше сокровищ, – дерзко заметил Тимур, – но три собаки, твои ратники, утолили моим добром свою алчность.

Это была чистейшая провокация. Туглук задумался над тем, сколько добра ускользнуло из его рук. Закончив размышления, он срочно направил гонцов к трем своим командирам, приказав им привезти все, что они взяли у Тимура. Правда, он велел им вернуть драгоценности Хаджи Барласу, рассчитывая взять у дяди Тимура то, что было уже невозможно взять у племянника.

– Это собаки, – согласился хан, – но мои собаки. Клянусь, их жадность сидит соринкой в моем глазу и занозой в теле.

Если бы Макиавелли знал детей степей, он написал бы, вероятно, другую книгу. Обман считался у них верхом совершенства, а интриги – верхом искусства. У них не отнимешь воинственности, но, привыкнув к войне, они брались за оружие лишь в крайнем случае. В лагере Туглука Тимур нашел немало единомышленников.

– Правители Самарканда, – говорили монголы, – разлетелись, как перепела под крылом ястреба. Остался только Тимур, он разумный человек. Мы будем советоваться с ним и править через него.

На данный момент было трудно что-то предпринять. Три упомянутых монгольских командира, предчувствуя, что хан завладеет их трофеями и казнит их, объединились и отправились домой, занимаясь по пути грабежом. Добравшись до северной пограничной территории, они стали собирать вооруженных сторонников и сеять смуту в отсутствие хана. Туглук медлил и совещался с Тимуром, который, казалось, был кладезем идей.

– Возвращайся в свои земли, – убеждал его Тимур. – Там ты встретишь лишь одну опасность. Здесь их две: одна – перед тобой, другая – позади.