– Я не ждал, что ты озаботишься парадным гардеробом, – невозмутимо отвечал мистер Ланкастер, – и попросил заместителя одолжить тебе что-нибудь. У него примерно твой размер, а этим вечером ему надо быть дома. Его супруга ожидает ребенка. Пятого. Плодятся, как паразиты. Это сущая угроза для будущего, Кристофер. Страшна не война, не эпидемии… Голод… Люди расплодятся себе на погибель. А ведь я предупреждал, еще в двадцать первом году. Написал развернутое письмо в «Таймс» и спрогнозировал взлет роста рождаемости. В редакции испугались того, что я могу быть прав, и они опубликовали только первый абзац… – После этих слов он резко встал. – Ты можешь прогуляться немного по городу, но чтобы в шесть был тут как штык. Хотя нет, лучше даже в пять пятьдесят пять. А сейчас мне пора работать. – И он оставил меня одного.

Банкет устроили в апартаментах над большим рестораном в центре города.

Едва мы прибыли, как мистер Ланкастер сделался до жути занятым. Он энергично озирался по сторонам, то и дело покидая меня, чтобы поговорить с вновь прибывшими гостями. Он надел зеленовато-черный смокинг, пошитый по довоенному фасону, а за накрахмаленную манжету спрятал белый шелковый платочек. Я в одолженном смокинге, который оказался заметно велик, ощущал себя фокусником-любителем… только без единого кролика в рукавах и карманах.

Надо же, мистер Ланкастер нервничал. Его так и подмывало поделиться со мной причиной тревог, но при этом он не выдал ничего путного. Только знай себе бормотал что-то несвязное да стрелял по сторонам глазами.

– Видишь ли, ежегодная встреча… обычно простая формальность… но в этом году… кое-что повлияло… абсолютная твердость… пусть видят, что на кону. Ведь альтернатива… всюду теперь одно и то же… надо бороться. Бескомпромиссно. Заявить о позиции… раз и навсегда. Посмотрим. Хотя вряд ли осмелятся…

Очевидно, мероприятие должно было вот-вот начаться, потому что гости уже потянулись к двери в дальнем конце комнаты. Мистер Ланкастер, ничего не сказав и даже не велев ждать его, устремился за ними, а я остался сидеть как бедный родственник, на самом краешке небольшого дивана лицом к большому зеркалу в противоположном конце комнаты.

Невероятно редко – одному Богу известно, как и почему, – твой образ в отражении запечатлевается как на фотопленке. Спустя годы достаточно вспомнить нужное зеркало, и вновь увидишь себя таким, каким ты был в то время. Порой и чувства те же испытываешь. Например, в девять лет я забил очень удачный гол на школьном футбольном матче. Вернувшись с поля в раздевалку, я посмотрел на себя в зеркало, и мне почудилось, что невероятный успех изменил меня внешне. Само собой, он не менял меня, но до сих пор помню, как тогда выглядел и что чувствовал. И я до сих пор знаю, как выглядел и что переживал, глядя на себя в зеркало в апартаментах над рестораном.

Я, двадцатитрехлетний, с укором смотрел на себя большими глазами из-под прилизанной светлой челки. Лицо худое, напряженное и такое трогательно-красивое, что хоть сейчас на плакат с призывом от молодежи всего мира: «Спасите нас от стариков! Они ненавидят нас за красоту».

На душе у меня то же, что и у юноши в зеркале. Чувство, посещающее всех забытых и брошенных молодых людей. Бог оставляет их по несколько раз на дню, и они вопиют в отчаянии со своих крестов. При этом я не то чтобы злюсь на мистера Ланкастера, хоть он и бросил меня. Его лично мне винить не в чем, в этот момент он – безликое воплощение мирового предательства молодежи.

Я трепещу в смертном страхе перед управляющим рестораном и официантами, снующими туда-сюда, готовящимися к банкету. Вдруг подойдут и спросят: что я здесь забыл? А если я полноправный гость, то почему не с остальными участниками?