Конечно, Ма вернется на ее день рождения, потому и наутро после осеннего полнолуния Киа надела платье из набивного ситца и стала глядеть на дорогу. Скорей бы показалась Ма, в длинной юбке и крокодиловых туфлях. Но никто не появился, и Киа, взяв чугунок с кукурузной кашей, побрела через лес к океану. Сложив руки рупором и запрокинув голову, закричала: “Кью-кью-кью!” И засеребрилось небо от края до края.

– Вот и они! Сколько тут чаек – не сосчитать! – сказала Киа.

И стала бросать им кашу, а чайки с криками кружили над ней, подлетали все ближе, едва не задевая крыльями по лицу. Каша кончилась, они поутихли и принялись чистить перья, а Киа уселась на песок, поджав ноги. Одна большая чайка опустилась рядом.

– А у меня сегодня день рождения, – сказала Киа чайке.

Сгнившие опоры заброшенной пожарной вышки упирались в болото, будто ноги великана, а над болотом струился туман. Лес, казалось, притих в ожидании, лишь вороны кричали, когда двое мальчишек, Бенджи Мейсон и Стив Лонг, обоим по десять лет, белобрысые, полезли вверх по скользким ступеням утром 30 октября 1969-го.

– Ну и жарища нынче осенью! – крикнул Стив карабкавшемуся сзади Бенджи.

– Да, и тихо-то как, только вороны каркают.

Глянув между ступенями, Стив воскликнул:

– Ого! Что это там?

– Где?

– Вон, гляди! Синяя одежда – да это же человек в болоте!

– Эй! – крикнул Бенджи. – Вы чего там делаете?

– Слышь, у него лицо не двигается.

Проворно перехватывая перекладины руками, они быстро спустились и обошли вышку кругом, увязая в зеленоватой жиже. Там и вправду лежал человек – навзничь, левая нога неестественно вывернута, глаза открыты, рот разинут.

– Мамочки! – выдохнул Бенджи.

– Ой, да это Чез Эндрюс!

– Погнали к шерифу!

– Узнают, что мы сюда лазили, – влетит нам!

– Да никто сейчас и не вспомнит про это. И воронье вот-вот слетится.

Оба повернули головы на карканье, и Стив сказал:

– Одному из нас надо остаться, ворон отгонять.

– Ты что, сдурел? Очень надо мне одному тут торчать! Да и ты тут без меня не останешься, клянусь головой индейца!

Они оседлали велосипеды и, налегая на педали, пустились по вязкой песчаной тропе обратно в город, на Главную улицу, а там кинулись к приземистому зданию, где за столом сидел шериф Эд Джексон, а с потолка свисали на длинных проводах голые лампочки. Шериф – кряжистый, рыжий, в веснушках – листал спортивный журнал.

Дверь была не заперта, и мальчишки влетели без стука.

– Шериф…

– А-а, Стив, Бенджи! Вы с пожара, что ли?

– Мы Чеза Эндрюса видели – в болоте лежит, у пожарной вышки! С виду мертвый. Ни рукой ни ногой не шевельнет.

Со времен основания Баркли-Коув в 1751 году нога полицейского не ступала в заросли меч-травы. В сороковых – пятидесятых шерифы, бывало, пускали на болото ищеек по следу беглых преступников, и до сих пор собак держали в участке на всякий случай. Но Джексон обычно не брался расследовать преступления, где замешан болотный люд. Крысы есть крысы, пускай себе грызутся.

Но Чез – другое дело. Шериф вскочил, сорвал с вешалки шляпу.

– Показывайте.

Машина ползла по песчаной дороге через дубняк и заросли остролиста, рядом с шерифом сидел доктор Верн Мэрфи, единственный в городке врач, – стройный, поджарый, с проседью. Оба подпрыгивали на ухабах под скрежет колес, доктор чуть не бился головой в стекло. Давние друзья, почти одногодки, они вместе рыбачили, и не раз приходилось им сообща расследовать одно дело. На этот раз ехали молча – обоих тяготила обязанность подтвердить, чье тело лежит в болоте.

Стив и Бенджи тряслись в кузове с велосипедами; наконец грузовик остановился.