– Ну что ж, отведаем ресторанных харчей, – сказал Па и повел Киа вдоль пирса к городской закусочной.

Никогда в жизни Киа не пробовала ресторанной еды, даже не заходила сюда ни разу. С бьющимся сердцем смахнула она засохшую грязь с куцых штанов на лямках, пригладила спутанные волосы. Когда отец открыл дверь, все застыли с набитыми ртами. Кое-кто из мужчин небрежно кивнул, женщины хмурились и отворачивались. Кто-то буркнул: “Читать не умеют – написано же черным по белому: «Вход босиком запрещен»”.

Па поманил Киа за столик у окна с видом на пристань. Прочесть меню Киа не могла, но Па все ей перечислил, и она выбрала жареную курицу, картофельное пюре с подливкой, белую фасоль и печенье – воздушное, как свежесобранный хлопок. Па заказал креветки во фритюре, кукурузную кашу с сыром, окру и жареные зеленые помидоры. Официантка поставила перед ними блюдо с кусочками сливочного масла на колотом льду, корзинку с кукурузным хлебом и печеньем и два больших стакана сладкого чая со льдом. На десерт принесли ежевичный пирог с мороженым. Киа объелась чуть ли не до тошноты, но была довольна.

Пока Па расплачивался у кассы, Киа вышла на тротуар, где с залива несло рыбой. Остатки курицы и печенья она завернула в жирную салфетку и взяла с собой. Карманы штанов были набиты крекерами, что бесплатно положила на столик официантка.

– Привет! – раздался сзади тоненький голосок, Киа обернулась и встретилась глазами с девочкой лет четырех, в льняных кудряшках.

На девочке было голубое платье. Она протянула руку, такую мягкую, нежную – Киа в жизни не видала ничего чище. Эта ладошка наверняка не знает хозяйственного мыла, а грязи под розовыми ноготками отродясь не было. В глазах малышки Киа увидела свое отражение – девочка как девочка.

Киа переложила сверток в левую руку, а правую нерешительно протянула.

– А ну кыш отсюда! – Из дверей обувного магазина “Бастер Браун” вылетела миссис Тереза Уайт, жена священника-методиста.

Религией в Баркли-Коув потчевали исправно. На весь крохотный городишко целых четыре церкви, и это не считая трех для черных.

Пасторов, проповедников и, конечно, их жен здесь уважали, и те одевались и вели себя соответственно. Тереза Уайт носила белые блузки, юбки пастельных тонов, туфли и сумочки той же гаммы.

Она подлетела к дочери, сгребла ее в охапку. И, поставив девочку на тротуар подальше от Киа, присела подле нее на корточки.

– Мэрил Линн, солнышко, не подходи к этой чумичке, слышишь?!

Киа смотрела, как мать перебирает девочке кудри; от нее не укрылось, как долго глядели они друг другу в глаза.

Из “Пигли-Вигли” вышла женщина и поспешила к ним.

– Что такое, Тереза? Что у вас тут случилось? Эта паршивка пристает к Мэрил Линн?

– Вовремя я ее увидела! Спасибо, Дженни. В городе этим оборванцам не место. Взгляни на нее! Неряха! Безобразие форменное! Сейчас ходит кишечный грипп, наверняка это они заразу разносят. Год назад был случай кори, а это не шутки, и все от них. – И Тереза, подхватив девочку на руки, быстро двинулась прочь.

Тут вышел Па с бутылкой пива в буром бумажном пакете, окликнул Киа:

– Чем ты там занята? Отчаливать пора, отлив на носу!

Киа догнала его, и всю дорогу до дома она видела перед собой мать и дочь – девочкины кудряшки, их взгляды.

Па по-прежнему пропадал иногда на несколько дней, но уже реже. А когда возвращался, то не валился мешком на кровать, а садился за стол, разговаривал с Киа. Как-то вечером они играли в джин, и Па хохотал во всю глотку всякий раз, когда она выигрывала, а Киа хихикала, прикрывая ладонью рот, по-девчоночьи.