– Это был мой единственный ребенок. У мужа еще есть дочь от предыдущего брака. А у меня – никого. Тима больше нет. Зачем мне теперь жить?..

Наталия открыла сумочку, достала оттуда пачку бумажных платочков и протянула ее Марине, маме Тима. Та кивнула в знак благодарности, промокнула глаза и всхлипнула.

Когда Наталия ей позвонила, чтобы договориться о встрече, женщина разговаривала с ней агрессивно.

– Послушайте, ваш сын сидит за то, что убил моего, – о чем мне с вами говорить? – истерично рыдала она в телефонную трубку. – О том, что ваш ребенок жив, а мой – нет?..

Наталия сама не понимала, как ей удалось разузнать у находящейся в совершенно невменяемом состоянии женщины домашний адрес. Никакой уверенности в том, что Марина Козлова откроет ей входную дверь, у нее не было.

Но сейчас волна истерики Марины явно улеглась. Ей на смену пришло тихое, глубокое, выжигающее душу горе, которое, как саван, окутало хрупкую фигурку матери Тима.

«Уж лучше бы эта женщина орала, – подумала Наталия, сочувственно глядя на заплаканное лицо с правильными выразительными чертами. – Если нападают – приходится защищаться. Но когда человек открывает свою боль – она ранит и того, кто рядом. Я понимаю – родители не должны воспринимать своих детей как собственность, причем данную навеки. У каждого ребенка – свой путь и своя судьба. Я все понимаю. Но я бы на месте этой Марины свихнулась. Я бы такого не пережила. И я не знаю, что сказать женщине, потерявшей единственного сына. Тут любые слова глупы, банальны и совершенно бесполезны… Я так остро чувствую сейчас ее горе, что у меня сердце просто разрывается…»

Наталия украдкой оглядела гостиную.

Выглядела она довольно скромно: лет двадцать назад сделанная потертая мебель, старый, не плазменный телевизор, выгоревшие шторы. По стенам развешаны жуткие африканские маски, добавляющие атмосфере мрачности. А еще в гостиной стоит много крупных растений в больших горшках – фикусов, монстер, пальм.

«Такие цветы в больницах да поликлиниках обычно растут, – резюмировала Наталия свои наблюдения. – В целом обстановка гнетущая и старомодная. Я иначе представляла себе быт людей, увлекающихся антиквариатом. И еще странно, что тут нет ни одной вещи, которая могла бы принадлежать Тиму. Ни ноутбука, ни бейсболки, ничего. Он что, жил отдельно от родителей?»

– Не могу привыкнуть, что его больше нет. Мне кажется, он сейчас в комнату войдет, – Марина отложила скомканную салфетку. – А как зовут вашего сына?

– Дмитрий Писаренко. Ему тридцать семь лет, журналистом в газете работает. Тим говорил когда-нибудь о Диме?

– Нет. А ваш сын катается на роликах?

Наталия покачала головой:

– Никогда не интересовался. Он в детстве и на обычных-то коньках не катался. Футбол любил, книги. А почему вы спросили?

– Наш Тим катался на роликах. У него все друзья – роллеры. Но вообще сын мало что о своих друзьях рассказывал. И к нам домой никого не приводил, стеснялся. Сложно сейчас молодым. Соблазнов много, возможности хорошо заработать есть не у каждого… Тим, конечно, ничего нам не говорил. Но мы с мужем видели, что не можем дать ему все, что ему хочется. И переживали.

– Я думаю, вы были очень хорошими родителями. И не беда, если у вашего сына не было всех этих остромодных гаджетов. Мода на них меняется каждые полгода. Они стоят кучу денег, а пользы от них на порядок меньше. Да и зрение садится катастрофически от тех же айфонов и айпадов. Глаза – это тот ущерб, который быстро осознается. Но есть ведь и медленная разрушительная работа. Я уже много лет судебным медиком работаю. Еще пятнадцать лет назад не было столько онкологии. Вот и думай, в чем причина – экология, питание, сотовые?..