Срезает времени фреза азарт лица и плоти порох,
как ни дави на тормоза, не избежать краёв, в которых
свирепствует пора утрат, нас обрекая на забвенье… Ка
ким люминофором, брат, на стенах третье поколенье
начертит знаки, наш типаж уничтожая без вопросов.
Что им, глумливым, эпатаж трубящей эры парово
зов?.. («Леониду Григорьяну»).

У Бориса Марковского в посвящении Е.М. («Не пишешь, не пишешь, не пишешь…») фактура стиха резонирует с верленовским настроением, отчего «полутон» печали лишь усиливается:

«Не пишешь, не пишешь, не пишешь…»
О чём же тебе написать?..
О том ли, что ветер над крышей
листву заставляет летать?
<…> Всё та же, всё та же морока,
вселенская хворь или хмарь —
кромешная музыка Блока,
аптека, брусчатка, фонарь…

Женственна и прозрачна лирика Веры Зубаревой. Интонации тоски и грусти неназойливы, однако их спокойные, без эффектного надрыва ноты лишь усиливают драматизм происходящего:

<…> Здесь – только лампа и луна
Во всём большом квадрате ночи.
Я думаю, что я одна,
Ты думаешь, что ты одна,
И сумма наших одиночеств
Кому-то третьему видна.
(Посвящение Людмиле Шарга)

В посвящениях Юрия Кобрина – имена и близких, и весьма именитых: Андрей Битов («Русская поэзия»), Арсений Тарковский, Татьяна Озерская («15 мая 1984»)… В каждом произведении Кобрина, дружески интимном или гражданском, – философское вопрошание жизни, истории, судьбы:

<…> Дрожало море слюдяною плёнкой,
и, замирая, видели втроём,
что даль уже не та за дымкой тонкой,
и голос звонкий смуглого ребёнка
раздался:
«Для чего живём?»

Третья «болевая точка» – «великие» (известные) люди. Помыслы авторов обращены к Борису Чичибабину, Матвею Грубияну, Инне Лиснянской (Владимир Авцен), Белле Ахмадулиной и Юрию Любимову (Светлана Куралех), Анне Ахматовой (Татьяна Ивлева) и Осипу Мандельштаму (Римма Запесоцкая, Борис Марковский)… Каждое «великое» имя – своего рода камертон, проверка не только поэтического, но и этического слуха, как в стихотворении Владимира Авцена «Поэт» (посвящение Борису Чичибабину), где определяющими становятся совесть художника и трагический дар предвиденья:

Эпохи постыдная мета —
державный мажор и елей.
Непраздное слово поэта
непразднично в сути своей.
<…> Как будто бы пламенем серным
нутро его обожжено,
как будто он знает, что смертным
ни ведать, ни знать не дано…

Небольшой цикл Дины Дронфорт под названием «Вослед кометам» объединяет сразу три посвящения – Булату Окуджаве, Анне Ахматовой и Акутагаве Рюноскэ. Особенность компоновки материала продиктована тематически (песенник Окуджава, режиссёр Иоселиани, завораживающий дальневосточный колорит Акутагавы).

Стихотворение Сергея Сутулова-Катеринича «Кавказ: две с половиной цитаты над пропастью» представляет в определённом смысле поэтическую игру. Казалось бы, оно посвящено цеховому братству – Лере Мурашовой и Георгию Яропольскому (кстати, выходцам с Кавказа). Но, вчитываясь, понимаешь: произведение имеет свою внутреннюю логику, заключает в себе адресный посыл не только к поименованным в посвящении друзьям, но и к авторам этих самых «двух с половиной цитат» – Пушкину (цитата «Кавказ подо мною…»), Лермонтову (цитата «Как сладкую песню отчизны моей…») и Пастернаку («Кавказ, что мне делать..», который и есть «половинная» цитата из его стихотворения «Пока мы по Кавказу лазаем…»). Таким образом, в акт художественной коммуникации наравне с друзьями, упомянутыми в посвящении, включаются три великих поэта.

Мастерские стихи Марины Гарбер обращены к поэту-современнику Даниилу Чконии («Перепахивай Лету, спеши, колеси её вброд…»). У Гарбер особая творческая манера. Её терпкие, напряжённые, словно формирующиеся на лету образы нижутся без передыха, без паузы, сталкиваясь друг с другом во всё более рискованных уточнениях, пытаясь то ли по-пастернаковски «дойти до самой сути», то ли истощиться до того предела, за которым – уже немота: